Незнакомцы - Дин Кунц

— Тогда найдите другого гипнотизера...

— Нет. Я никого не хочу подставлять под удар, — повторила она.

— Понимаю, — Кристофсон засунул обе руки в карманы пальто. — Весьма сожалею.

— Не стоит извиняться, — слабо улыбнулась Джинджер.

Он повернулся, чтобы уйти, но задержался и, обернувшись, со вздохом сказал:

— Доктор, прошу меня понять. Я воевал и немало повидал, потом был послом, сенатором, директором ЦРУ. Мне приходилось принимать ответственные решения, нередко подвергая себя опасности. Я не пытался избежать риска. Но сейчас я старик, мне семьдесят шесть лет, а чувствую я себя гораздо старше. У меня болезнь Паркинсона, слабое сердце, высокое давление. Я люблю свою жену, и, случись что с мной, она останется одна, а я не знаю, сможет ли она вынести одиночество, доктор Вайс.

— Не надо оправдываться, — воскликнула Джинджер, мысленно отметив, как быстро они поменялись ролями: сперва он ободрял и успокаивал ее, теперь она его. Ей вспомнились слова отца, который часто говорил, что способность к состраданию — одна из величайших человеческих добродетелей, делающая связь между людьми неразрывной. Сейчас Джинджер почувствовала, что между ней и Кристофсоном протянулась какая-то ниточка.

Очевидно, и у него возникло такое же чувство, потому что он понизил голос и заговорил более тепло и мягко, каким-то доверительным, даже заговорщицким тоном:

— Если быть до конца откровенным, доктор Вайс, я не хочу ввязываться в это дело не столько потому, что дорожу своей жизнью, сколько потому, что боюсь смерти. — Старик опустил руку во внутренний карман и достал из него записную книжку и ручку. — В своей жизни я совершил немало поступков, которыми не могу гордиться. — Он начал что-то записывать трясущейся рукой. — Правда, по большей части я грешил в силу служебной необходимости. Правительственная служба и шпионаж нужны, это всем ясно, но в них невозможно не запачкаться. В те дни я не верил ни в Бога, ни в загробную жизнь. Теперь же у меня появились сомнения... А сомневаясь, я, случается, испытываю страх. — Он вырвал листок из блокнота. — Страх перед тем, что меня может ожидать после смерти. Вот почему я хочу прожить как можно дольше, доктор.

И вот почему я — прости Господи! — стал на старости лет трусом.

Беря у Кристофсона листок бумаги, Джинджер сообразила, что он умудрился встать к оставшимся на кладбище людям спиной, прежде чем достать из кармана ручку и блокнот.

— Это номер телефона антикварного магазина в Гринвиче, в штате Коннектикут. Магазин принадлежит моему младшему брату Филипу. Мой телефон могут прослушивать; я не возьму на себя риск каким-то образом связываться с вашими проблемами, доктор Вайс, и вообще открыто вступать с вами в контакт. Тем не менее вы можете столкнуться с чем-то для вас непонятным, попасть в трудное положение, и я, возможно, смогу вам помочь советом. Позвоните Филипу и оставьте ему номер вашего телефона. Он немедленно свяжется со мной и объяснит все условным кодом. Тогда я позвоню вам из уличной кабины. Все, что я могу вам предложить при нынешних обстоятельствах, доктор Вайс, это мой печальный опыт в подобного рода неблаговидных делах.

— Это более чем достаточно, — от души произнесла Джинджер. — Вы ведь и не обязаны мне помогать.

— Желаю удачи! — Он резко повернулся и пошел прочь, скрипя по снегу ботинками.

Джинджер вернулась к могиле, где к этому времени остались только Рита, сотрудник похоронного бюро и двое кладбищенских рабочих.

— Кто этот человек? О чем вы разговаривали? — озабоченно спросила Рита.

— Я объясню все позже, — ответила Джинджер, бросая розу на крышку гроба. — Алав ха-шолем! Спи спокойно, и да будет этот сон для тебя предвестием лучшего мира! Барух ха-шем! Светлая тебе память!

Они с Ритой побрели к автостоянке. За спиной у них рабочие начали забрасывать могилу землей.

Округ Элко, Невада

В четверг доктор Фонтлейн с удовлетворением засвидетельствовал, что Эрни Блок вылечился от боязни темноты.

— Вы, морские пехотинцы, должно быть, сделаны из особого теста, — констатировал он. — Быстрее вас у меня еще никто не выздоравливал.

В субботу 11 января, пробыв в Милуоки четыре недели, Эрни и Фэй отправились в обратный путь. Вылетев в Рино самолетом компании «Юнайтед эйрлайнз», они успели на десятиместный самолет до Элко и в половине двенадцатого уже были на месте.

Эрни не сразу узнал встречавшую их в аэропорту Сэнди Сарвер. Она стояла у терминала, щурясь на слепящее зимнее солнце, и махала им рукой. Сэнди совершенно не походила на бледнолицую мышку с опущенными плечами: Эрни впервые заметил, что она даже подкрасила губы и наложила на веки тени. Ногти тоже были не обкусаны, а в полном порядке, и даже волосы были аккуратно подстрижены. Она поправилась фунтов на десять и выглядела значительно моложе своих лет.

Услышав от Эрни и Фэй кучу комплиментов, Сэнди покраснела, явно польщенная. Она изменилась не только внешне. Обычно робкая и застенчивая, она проявила живой интерес к их путешествию, расспрашивала, пока они шагали к машине и грузили вещи в красный пикап, о том, как поживают Люси, Фрэнк и внуки. О фобии Эрни она, естественно, вопросов не задавала, поскольку ничего о ней не знала: супруги держали язык за зубами, а задержку в Висконсине объяснили желанием подольше побыть с внуками. По дороге домой Сэнди, сидевшая за рулем, столь же оживленно рассказывала им о минувших рождественских праздниках и делах в гриль-баре «Спокойствие».

Эрни не мог не заметить, как уверенно, легко и быстро ведет она машину. Фэй тоже многозначительно поглядывала на мужа, когда Сэнди прибавляла скорость или делала рискованный маневр, обгоняя попутные машины.

Но затем случилась беда.

Когда до мотеля оставалось менее мили, интерес Эрни к Сэнди неожиданно сменился странным ощущением, впервые испытанным им 10 декабря, когда он возвращался из Элко. Это было ощущение, что определенное место рядом с магистралью зовет его к себе, напоминая, что там с ним однажды что-то произошло. И, как и раньше, это было одновременно и совершенно нелепое, и очень сильное чувство, своего рода волшебные чары, перед которыми невозможно устоять.

Эрни встревожился. Ведь, как он полагал, этот странный магнетизм того места самым непосредственным образом связан с психическим расстройством, вылившимся в паническую боязнь темноты. А раз он избавился от этой боязни, то был уверен, что исчезнут и симптомы временного психического заболевания. Вот почему этот настойчивый зов Эрни воспринял как дурной знак. Думать же о том, во что это смутное предчувствие может вылиться, ему вообще не хотелось.