М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон

Я не заставила просить себя дважды, вырвала листок

и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он

их подобрал и сжег над свечой, очень сильно покраснев

при этом и улыбаясь, признаться, весьма принужденно.

Маменька сказала мне, что я сошла с ума, что это

глупый и дерзкий поступок, словом, она действовала

столь успешно, что довела меня до слез и в то же время

заставила раскаяться, хотя я и утверждала (и это чистая

правда), что не могла бы дать более веского доказатель­

ства моей дружбы и уваженияк поэту и человеку. Он

тоже сказал, что благодарен мне, что я верно сужу

о нем, раз считаю, что он выше ребяческого тщеславия.

Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать

что-нибудь другое, так как теперь задета его честь.

Наконец он ушел довольно смущенный, оставив меня

очень расстроенной. Мне не терпится снова его увидеть,

283

чтобы рассеять это неприятное впечатление, и я на­

деюсь сегодня вечером вместе с ним и Вольдемаром

совершить прогулку верхом...

Царское Село, среда утром, 5 июля< 1839 г.>

...В пятницу мы совершили большую прогулку

верхом, а вечером у нас снова собрались все наши за­

всегдатаи, в том числе и Лермонтов, который, кажется,

совсем не сердится на меня за мою неслыханную

дерзость по отношению к нему как к поэту. <...>

Царское Село, понедельник утром, 24 июля

< 1839 г.>

...<В четверг> мы ездили с Беннигсеном 39 и брать­

ями в Павловск, где было большое празднество;

московские купцы давали обед в честь петербургских;

обед обошелся в 15тысяч рублей; можешь представить

себе весь этот шум, голоса и лица, разгоряченные вином,

дым сигар и запах шампанского, толпу, запрудившую

аллеи, всех этих разряженных прекрасных дам купе­

ческого звания, песельников Жукова 40, оглашавших

воздух своими немного дикими песнями, и среди всего

этого нас, царскосельчан, державшихся маленькой

кучкой, которые то бродили, то сидели, слушая музыку,

смеялись, болтали, зевали по сторонам <нрзб.> на

пеструю незнакомую толпу — и так до одиннадцати

часов вечера, после чего мы вернулись домой и пили

чай с Валуевыми, Репниным и Лермонтовым; лишь

в третьем часуэти господа нас покинули, а братья

отправились обратно в лагерь. <...>

В субботу у нас за обедом собралось много гостей.

<...> Были Валуевы, Вяземский, Лермонтов и Вигель.

Из-за последнего все и собрались; он должен был

читать нам свои мемуары (братья тоже приехали из

лагеря). С половины седьмого до десятимы были так

захвачены чтением Вигеля, что не заметили, как проле­

тело время. Даже Вяземский, который отнюдь не отно­

сится к числу его друзей, был очарован. Это остроумно,

смешно, интересно, порою глубоко и написано в стиле,

исполненном изящества, легкости и силы, сообразно

сюжету, который он трактует; различные портреты

набросаны рукой мастера, и там есть персонажи

настолько забавные, настолько живые, что кажется,

будто ты жил вместе с ними, и если бы однажды увидел

их, то пошел бы им навстречу, улыбаясь, как старым

284

знакомым. Итак, в десятьчасов «заседание» было

закрыто, и мы отправились в Павловск к м-м Шевич,

у которой были именины. <...>

В воскресенье двенадцатичасовым поездом я со

своей горничной поехала в Петербург навестить бедную

графиню Беннигсен. <...> В пятьчасов я была уже дома;

там я застала Валуевых, Вяземского и г. Поля Муха-

нова.<...>

Вечером мы все отправились в Павловский воксал.

Странно было снова ехать в коляске, сидя напротив

Муханова — the same, but how different *. Я все время

с трудом подавляла сильное желание засмеяться. Он

потом еще пил у нас чай вместе с Валуевыми, Вязем­

ским, Лермонтовым, Репниным и Виктором Балабиным

и уехал ночным двенадцатичасовым поездом, пообещав

приехать на этой неделе, которую он еще пробудет

в Петербурге, где рассчитывает этой зимой поступить

на службу...

Царское Село, вторник утром, 1 августа

< 1839 г.>

...Господин Вигель давеча сказал мне: «Не иначе как

вы владеете неким притягательным талисманом;из всех

знакомых мне женщин вас любят больше всех — а меж­

ду тем вы многих обижали, одних по необдуманности,

других по небрежности. Я не нахожу даже, чтобы вы

когда-либо особенно старались быть любезной. И что

же? Вам все это прощают; у вас такой взгляд и такая

улыбка, перед которыми отступают антипатия и не­

доброжелательство, в вас есть что-то милое и привле­

кающее всех». Не правда ли, очень любезно и очень

лестно, если это в самом деле так? Хотя, бог знает,

почему, я говорю «очень лестно»!Быть любимой всеми

означает в сущностине быть по-настоящемулюбимой

никем! Но я никогда не смотрю в сущностьвещей. Лишь

бы меня устраивала видимость. И еще есть книги,эти

добрые и дорогие спутники, которые <нрзб.> любить

бескорыстно (это тот прекрасный идеал,к которому

я стремлюсь в своей системе взглядов на человечество,

но которого я еще не д о с т и г л а ) , — а прогулки, а моя

лошадь! Как глупы люди, которые находят время

скучать в жизни! Извини мне, дорогая Катрин, это

длинное, философическое и капельку эгоистическое

рассуждение! Вернемся к повествованию. <...>

* то же самое, но какое различие ( англ.) .

285

В пятницу у нас были Катрин Спафарьева 41 со

своей племянницей, красавицей м-ль Траверсе, и Ми­

шель Рябинин, более толстый и веселый, чем когда-либо.

Их мы тоже заставили совершить неплохую прогулку,

только не утром, а вечером, который был поистине

жарким, потому что за полчаса,минута в минуту, мы

пробежали(в полном смысле слова) через парк и сад

от арсенала до железной дороги, по которой дамы

должны были отправиться в Павловск, куда мы их

и проводили. В воксале мы съели много мороженого

и выпили множество стаканов холодной воды, чтобы

умерить наш внутренний жар, и в десятьчасов опять