Возвращение чувств. Машина. - Екатерина Мансурова

– Ах, вот как ты, значит, на это дело смотришь, старый брюзга! Так стало быть жениться – это связать себе руки?! Да без женщин вы же зароетесь в грязи, словно свиньи! Только женщина может сделать из вас, нерях и лентяев, нормальных мужиков: хозяйственных папаш, добытчиков для семьи – достойных Отцов Семейства! А не гулящих транжир и распутников с ветром в голове!

– Да, сразила ты меня своими аргументами, прямо на обе лопатки положила, – усмехнулся Пьер, хитро поглядывая на пузырившуюся няню, – Один только вопросик. Почему же это вы, такие хозяйственные и домовитые, так норовите выйти замуж за нас – бессовестных обормотов и безмозглых транжир?

Да ещё гуляющих налево-направо с разными бабёшками?

– Да всё из жалости! А то прямо сердце кровью обливается смотреть, как вы губите сами себя – то передерётесь, как придурки на какой-нибудь попойке, то деньги зря выбросите на какую-нибудь дрянь, которая и в хозяйстве-то ни на что не годна! Я уж не говорю, что если вас не покормить и не обстирать вовремя, так и будете ходить пьяные, полуголодные и по уши в грязи – вот совсем как здесь! – она возмущённо обвела рукой, указывая на стены и пол.

– Да, круто ты всех мужиков отделала, – легкомысленно хихикнула Катарина, – Но согласись, кое-какие положительные… черты и свойства у них всё же есть?

– Ну… да, есть. Однако пока приручишь и приспособишь мужика для домашнего хозяйства, пока воспитаешь из него примерного семьянина, семь потов сойдёт, это уж точно! А нервов потратишь – и не говорите! Да и времени уходит прорва: не успеешь оглянуться – а вот она старость! Словом, сударыня, тяжёлая это работёнка – быть женой!

– Знаешь, дорогая няня, в твоём описании мужчина превращается просто в какой-то предмет домашней утвари – что-то среднее между казаном и буфетом!

– Ну так оно же так и есть! А чем, скажите, мужчина лучше, например, шкафа? Откроешь дверцу – сам не закроет. Повесишь что-нибудь – сам не подошьёт и не пригладит. Чуть не доглядишь – в нём моль завелась. А он знай себе молчит и не чует! Или чует, но ленится ловить её. За всем надо смотреть самой!

– Большое спасибо за сравнение. – отозвался Пьер, почёсывая лысеющую голову, – Особенно мне понравилось про моль. Почему не проследила за моей-то головой?

– Ох, так ты уже хочешь, чтоб я тебя присыпала нафталином, или мазала лавандовым маслом? Что ж, тогда ты вполне готов. В смысле, готов к использованию в домашнем хозяйстве – набегался, угомонился, и по бабёшкам и кабакам таскаться не будешь!

– Да, пожалуй… Но хозяйку мне бы лучше поспокойней, и не такую ворчливую. И, конечно, хотелось бы поновей и пофигуристей.

– Нет, вы только посмотрите на этого хама! Ах ты старый кобель! Небось, когда я молодая к тебе на сеновал бегала, совсем по-другому говорил! Прямо соловьём заливался! Это тебе-то помоложе подай? Да кто на тебя, старого лысого хрыча, из молоденьких-то позарится?! Нет, тебе надо постарше, поопытней! Чтобы знала, как с такой старой развалиной справиться, и песок сметать за тобой! Ну, короче, ты понял, да? Только такая, как я! Или даже ещё постарше – чтобы только греть тебя в постели смогла, а уж приласкать – ни-ни! А то ты ещё рассыплешься на кусочки! – Мария лихо уткнула руки в боки, чуть наклонив голову, и грозно притопывая ногой.

– И вот так всё время! Унижения, подколки, оскорбления! Смотрите, сударыня, что мне приходится терпеть. И это – за всё хорошее, что у нас было. Как я благодарен Господу, что не женился на тебе!

– Нахал! Да тебе никто и не предлагал такой чести! Я слишком молода и хороша для такого ворчливого обормота!

Катарина, выслушивая примерно триста пятьдесят вторую весёленькую перепалку, только посмеивалась их милым разборкам, которые велись обычно больше по привычке, чем от действительного взаимного недовольства. Она давно поняла, что они просто жить друг без друга не могут, хотя это и не любовь, а какое-то другое, более сильное, и постоянное чувство. Наверное, Дружба.

Переругивались и дразнились они обычно от скуки, или когда нервничали.

В минуты же опасности действовали слаженно и чётко, как единый боевой механизм. И в такой слаженности и отличном взаимопонимании вовсе не было её заслуги – их дуэт был создан явно ещё до рождения младенца по имени Катарина-Изабелла.

– Ну хорошо, молодая ты моя козочка, – перешёл в наступление Пьер, – Придётся, наверное, такой хозяйственной, умной и опытной девушке, – он выделил это слово, – дать проявить свои таланты в деле. Вот, бери меня в своё полное распоряжение. Или хотя бы во временное пользование. Может, действительно, сможешь наладить старый скрипучий механизм. Да хотя бы сегодня ночью и попробуем!

– Ох, нет! – вспыхнула Мария, – Только не сегодня! Я вся такая надёрганная с этим переездом! Вначале отдохнуть надо, устроиться, в порядок себя привести. Ну, там, морщинки разгладить, пыль вытереть. Потом ещё из разных мест, которыми давно не пользовались, паутину убрать! Да и вспомнить надо, как что делается-то, чтобы не ударить, стало быть, лицом в грязь!

Что придумал бы Пьер достойного в ответ на заросшие паутиной места, осталось, к сожалению, не выясненным, так как за дверью в дальнем конце холла наконец раздались звонкие торопливые шаги.

Дверь распахнулась.

39

На пороге возник и на секунду замер, вглядываясь в них, пожилой, но ещё крепкий на вид человек с гордой, величественной осанкой. Лицо его до сих пор хранило следы мужественной красоты. И если большинство красивых в молодости людей под старость становятся слащавыми и неприятными, то в этом случае было, скорее, наоборот: его возраст прибавлял к красоте респектабельности и благородства, как бывает только у действительно смелых и глубоко порядочных людей. Строгая одежда, выдержанная в тёмных тонах, лишь подчёркивала его достоинства, и говорила о хорошем вкусе.

Да, его лицо выделялось даже из потомственных аристократов, и притягивало: мужественный, открытый орлиный взор ясных глаз, благородные, утончённые черты лица. Несколько сглаженные морщины, высокий лоб, арийская внешность, пышные и волнистые, седые, но явно свои волосы.

В глазах светился неподдельный интерес. А вот послышалось и радостное волнение: возглас «О-о!» – он явно обрадовался им самим, и не только потому, что они были из Франции.

– Приветствую вас, сударыня, и вас, сударыня и мессер, в замке Кирхштайн! – голос барона оказался ясен и звонок, словно годы не смогли отобрать его обертонов и насыщенности. Тон был неподдельно радушным, – Добро пожаловать! С вашего позволения, я – барон Карл фонХорстман. Прошу располагать мною и моим домом как вам будет угодно!

Катарина отметила прекрасный французский, хотя и с лёгким жестковатым акцентом. Возможно, у мессера барона давно не было практики в общении на языке любви. А может, он всегда так говорил. Она, чувствуя себя снова остриём клина, в который её воинство автоматически построилось, сделала шаг навстречу, сохраняя принятую заранее царственную осанку, и, открыто улыбаясь, слегка присела в изящном реверансе в ответ на поклон и улыбку хозяина: