Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это было когда-то... Вскоре мир перевернулся, и тот, кто стоял на низшей ступени, стал вдруг вторым человеком в империи, и Фотий боялся его. В атом Анастаси не сомневалась. Его волнение передалось ей, и при каждом посещении она с нетерпением ожидала последних новостей. Погрузившись в эти смутные тревоги. Анастаси не заметила, как прошла весна. И совсем неожиданно пришло лето. Казалось, будто оно скрывалось за дверью и караулило, пока ее откроют, чтоб ворваться. И солнце открыло дверь. Дожди вдруг прекратились. Солнечные лучи заполнили комнаты, накалили землю и черепичные крыши, лето подняло ввысь синее, бездонное небо. Только сейчас Анастаси заметила ласточкино гнездо под крышей и в нем птенцов с белыми шейками. Они были вечно голодные, смешные, с большими гладкими головками, с клювиками широкими и желтыми. В последнее время Фотий стал приходить реже, и Анастаси развлекалась, целыми днями созерцая ласточек. Она вынесла во двор, под смоковницу, столик, пыталась вышивать узоры, перенятые у матери, и не переставала наблюдать за птицами — лишь бы не думать. Размышления делали ее раздражительной и мрачной. Пугала неуверенность в завтрашнем дне. Фотий был гораздо старше ее, они не были в браке. Правда, он не бросил ее на произвол судьбы, купил дом, содержит ее, но упаси бог, если что-нибудь с ним случится, — куда ей тогда деваться? К своим она вернуться не может... И Анастаси старалась смотреть на жадных птенцов, а не напрягать ум и не забивать голову заботами о будущем. Чему быть, того не миновать. Надо было думать раньше. Теперь поздно... Несчастье, если уж оно приходит к человеку, ни с чем не считается. И те, кто чувствует себя наиболее уверенно, вдруг оказываются под открытым небом, с пустыми руками. Ваять хотя бы Ирину. И муж у нее был, был знаменитый кесарь, а кто знает, где она сейчас? Коль не в монастыре, то наверняка кормит рыб в Золотом Роге. После смерти Варды о ней не было ни слуху ни духу. Она будто сквозь землю провалилась. Анастаси несколько раз спрашивала Фотия, но он только пожимал плечами. Не знает? А зачем ему знать об этом! Своих тревог хватает. Ирина пожила припеваючи, погордилась, покрасовалась и исчезла так, как и появилась. И все же в стране были и умные люди, которые не связали себя с Вардой, будто предвидели все, что случится, предпочли довольствоваться славой своей мудрости, чем носить ярмо знатного лукавства. И свет они повидали, и свет увидел их ученость. Если б Фотий не связал себя с императорским двором, он мог бы быть среди них. Константин и Мефодий уважали его. Так говорил ей Фотий. И зачем ему обманывать ее; он был учителем Константина, был старше его на десять лет, они дружили, когда были преподавателями в Магнавре. Эти ее длинные размышления удивили Анастаси — неужели она так вжилась в судьбы патриарха и братьев? Она несколько раз видела Константина и Мефодия, и хотя не разговаривала с ними, но от Фотия немало знала об из жизни и скитаниях по чужим краям. А может, не столько рассказы Фотия навели ее на мысли о братьях, сколько слух о связи Константина и Ирины? Молва, как известно, разжигает женское любопытство.
Собор, в который Фотий вложил столько усилий, прошел. Папу Николая отлучили от церкви и предали анафеме. Послания о соборе размножили и разослали по всему христианскому миру, чтобы люди знали, что патриарх Фотий не дремлет, что его трудно переупрямить. Восточная церковь впервые попыталась привлечь на свою сторону императора Людовика II и его жену. Это было сделано по предложению Фотия, с целью разжечь давнюю распрю между императором и папой. Протоколы заседаний собора пестрели похвалами уму и смелости Людовика II и его благоверной супруги, защитницы справедливости и Христова света... После успешной работы патриарх, позволив себе немного отдохнуть, зачастил к Анастаси. До собора он обещал ей поездку на острова, подальше от людских глаз, там они могли почувствовать себя свободными, как все земные существа. Они выжидали, пока не пройдет жара и знатные не вернутся в город, чтоб никто не смущал их своим присутствием. Выбрали далекий остров в море, не очень зеленый, но спокойный и безлюдный. Там в небольшом скиту жил один-единственный монах, очень старый, он уже ничего не видел и не слышал. Фотий намеревался отвезти туда Анастаси и в сладких беседах с нею под облаками и небом наверстать упущенное за прошедшие годы. Наметили дату — двадцать пятое сентября. Путешествие должно было укрепить их здоровье и вернуть им спокойствие. Но оно осталось лишь мечтой. Двадцать третье сентября все перевернуло. Императора Михаила нашли мертвым. Смерть настигла его в постели. Придворные рассказывали, что на лице императора сияла лучезарная улыбка... Фотий отпевал василевса и не видел улыбки, но заметил то, о чем не говорилось. Император был задушен. Его лицо было синим, глаза вылезли из орбит, жилы на шее так вздулись, будто он при жизни болел зобом. Тот, кто совершил это, явно недооценил своих сил, ибо на кистях покойного чернели отпечатки пальцев. Такие сильные пальцы были только у Василия — друга императора. Фотий никому не посмел рассказать, что видел и о чем подумал. Он понял: после императора настал его черед. Не мог он оказаться единственным счастливцем. Все его друзья и благодетели уже получили свое. И на следующий же день Фотий поспешил составить завещание. Прежде всего он хотел обеспечить Анастаси, а часть наследства отдать ближним и церкви. Об этом знал только государственный служитель. Как вести себя с бывшим конюхом, патриарх не ведал. Если тот потребует короновать себя, у Фотия вряд ли хватит сил и смелости отказаться. Придется возложить корону на голову узурпатора, который еле-еле может подписаться. Прежде чем покинуть сей мир, Михаил совершил свою самую большую ошибку — провозгласил Василия кесарем. Титул кесаря полагался только преемнику императора, если, конечно, у него нет прямых законных наследников. К великому удивлению всех. Василий был еще и усыновлен покойным императором. Что можно предпринять против такой неслыханной наглости, кроме как сделать вид, что ты ни о чем не догадываешься, что ты слепой дурак? И Фотий решил закрыть глаза...
16
Папа Николай чуял свой близкий конец и готовился в путь к небесным селениям. Вот уже десять дней, как он не вставал с постели, опухший и неузнаваемый. Удары сердца едва улавливались. Целители двигались на цыпочках, глубокомысленно молчали и, лишь когда выходили из покоев папы, беспомощно пожимали плечами.
Папа умирал медленно, довольный собой. Он покидал сей мир с сознанием победителя, несмотря на анафему, которой предали его восточные епископы. Николай лежал на высоком ложе, поддерживаемый со всех сторон подушками, и его волевое лицо было орошено мелкими каплями пота. Его путь имел свой смысл и свои плоды. Лучший дар, который он преподнесет всевышнему, — это государство болгар. Только за то, что Николай сумел привлечь их в лоно церкви святого Петра, райский ключник отпустит ему все грехи и отведет лучший уголок в небесном саду. Папа отходил, но какие-то невидимые нити все еще привязывали его к жизни и приводили в движение медленные мысли. Он сделал много, получил мало, и осталось еще многое, что надо было совершить во имя веры. Как он обрадовался прибытию первых болгарских послов! Они привезли дары, оружие победителя язычников — Борисов меч — и список вопросов, взыскующих путь к истинной вере.
Ключ к ответу на них находился в руках папы, и он стал добросовестно открывать тайные дверцы в мир Христовой благодати. Были там и смешные вопросы — об одежде и шароварах женщин; были и серьезные — о старых обрядах и жертвенной собаке, о конском хвосте в качестве государственного флага, о постах и выходных днях, о самостоятельной церкви и мире... И тот вопрос, особый, спрятанный среди других: грешен ли князь, кровью навязавший веру своему народу? Будучи близким к земным делам, папа тут же понял, что за этим вопросом кроются терзания растерянной души и бессонные ночи правителя, оказавшегося на перепутье. И Николай подчеркнул ответ именно на этот вопрос. Папа оправдал Бориса, ибо он действовал во имя всевышнего. Вежливо посоветовал на некоторое время уединиться, покаяться. Если б Николай только отпустил князю грех, это, возможно, показалось бы ему неубедительным, а посему духовный пастырь порекомендовал и молитвы, и покаяние.
Папа подытоживал свою жизнь. Как ни хотелось вернуться в молодость, но мысль все вела в последние годы, ибо, по его мнению, они единственные заступники папы перед небесным судией.
Он послал в болгарское государство лучших своих людей во главе с Формозой Портуенским и Павлом Поппуланским. Они одолели все козни дьявола и чистыми руками высоко подняли святое дало. Николая раздражало лишь, что Формоза считал себя еще более ревностным святым, чем сам папа. Портуенский епископ не прикасался к женщине, искушения плоти были ему неведомы, и душа его была светлой, как ядро молодого ореха, спрятанного в скорлупе мудрых заветов господа. Именно такой пастырь мог выпестовать хорошее стадо. И если в будущем болгарская церковь станет самостоятельной, лучшего архиепископа для нее не найти. Пока же Николай оставался верным себе: только наместник святого Петра в Риме может быть главой церкви. — поэтому на соответствующий вопрос Бориса он ответил уклончиво.