Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

на уговоры своих слуг, с ужасом взи­равших на то, как король вновь отдает себя в руки невер­ных, он вернулся в шатер, велел снова открыть сундук и послал сарацинам десять тысяч ливров.

На следующий день Людовик, свято исполнивший свои обещания и как король, и как христианин, покинул всего лишь с тремя галерами и пятью сотнями рыцарей землю Египта, куда он привел тысячу сто кораблей, девять с половиной тысяч рыцарей и тридцать тысяч пехотинцев.

Восемнадцать лет спустя арабский поэт по имени Исмаил, узнав, что Людовик готовит второй крестовый поход в Африку, сложил такие стихи:

О франк! Ужель забыл ты, что Каиру родной сестрой при­ходится Тунисская твердыня? Об участи, что ждет тебя, поду­май! Могилу там найдешь взамен жилища Фахр ад-Дина бен Лукмана, и вместо евнуха Сахиба два смертных ангела, Мункар с Накиром, придут спросить тебя, кто Бог твой, кто пророк.

Людовик отправился в Тунис, и 25 августа 1270 года предсказание поэта сбылось.

* * *

Дом Фахр ад-Дина бен Лукмана, служивший тюрьмой Людовику Святому, стоит и по сей день под сенью веко­вых пальм, величественно возвышаясь на левом берегу Нила; три огромных окна, где вместо стекол причудливо переплетаются кружевные решетки, расположены над полукруглой дверью, наличник которой украшен узором из чередующихся красных и белых камней; к левой части дома примыкает небольшая низкая пристройка, имеющая лишь один проем, причем таких ничтожных размеров, что его даже нельзя назвать окном; это скромная часо­венка, где молился святой король; эмир велел построить ее, уступив религиозной щепетильности своего узника, чтобы Людовик мог произносить свои молитвы там, куда было запрещено входить мусульманам. Мы на минуту задержались перед этой святыней, а затем наши гребцы беззаботно затянули те же песни, что и накануне, и джерма полетела по волнам, подгоняемая одновременно веслами и течением. Даже быстро спустившаяся ночь не заставила нас остановиться; проснувшись, мы заметили, что русло реки стало намного шире, а сквозь завесу листвы, окаймляющей Нил, проглядывают белые стены Дамьетты. Этот город, расположенный на два льё выше того места, где стояла древняя Дамьетта, своим обликом напоминает итальянские города: дома в нем большие и красивые, а у тех, что выходят прямо на набережную, все террасы окружены зелеными решетчатыми загородками, которые выглядят необычайно привлекательно.

Как только мы вышли от французского вице-консула, нас окружили Талеб, Бешара и все наши верные арабы. Они пришли получить наши распоряжения, чтобы сопро­водить нас через Эль-Ариш и пустыню в Иерусалим; однако недавний опыт путешествия по воде чрезвычайно очаровал нас, а так как этот способ передвижения выгля­дел в наших глазах намного предпочтительнее того, какой предлагали нам арабы, и к нашему мнению безого­ворочно присоединились г-н Линан и вице-консул, то в итоге решено было добираться морем до Яффы.

Мы расстались с нашими арабами как со старыми и верными друзьями и с чуть щемящим сердцем в послед­ний раз взглянули на дромадеров, которые, опустившись на колени, застыв в неподвижности и обратив на нас свои большие, как у газелей, глаза, казалось, выражали свое несогласие с тем, что мы говорили о жесткости их аллюра. Тем не менее вскоре они доказали нам, что не забыли ни одного из своих развлечений: поднявшись, как это принято в пустыне, в два приема, они унесли своих всадников, двигаясь мелкой рысью, способной выбить из седла даже кирасира.

Приготовления к нашему короткому морскому путе­шествию вскоре были завершены; джерма, которую мы зафрахтовали, имела в длину примерно двадцать футов; управляли ею три турецких моряка, то есть три степен­ные личности, занятые главным образом курением длин­ных чубуков с превосходным табаком из Латакии.

Чтобы пересечь Богаз (устье Нила), используя утрен­ний бриз, мы вышли из Дамьетты в шесть часов.

В ту минуту, когда джерму уже отталкивали от берега, к барону Тейлору подошел какой-то турок и попросил взять его с собой до Яффы. Когда мы ответили согласием на эту просьбу, радость турка была безгранична. Он под­нялся на лодку и тотчас же принялся набивать чубук табаком наших матросов; затем он присоединился к остальным, и скоро в воздух поднялся такой столб дыма, что те, кто наблюдал за нами с берега, вполне могли предположить, не видя никого у снастей, что перед ними какой-то новый пароход.

Берега Нила возле его устья покрыты рисовыми полями и радуют взор своей зеленью; по мере того, как вы про­двигаетесь вперед, деревья встречаются все реже; однако рельеф берегов не меняется, и вплоть до самого моря они тянутся с едва заметным уклоном; в каких-то местах ширина реки составляет три четверти льё, в других она ограничивается четвертью льё, а в устье, если судить на глаз, может доходить до полутора льё.

Течение здесь быстрое, а дно усеяно камнями, высту­пающими из воды и создающими большие трудности для судов. Капитан джермы, беззаботно растянувшись на ее носу, отдавал приказы двум матросам; дважды он бросал нас на буруны, и следует отдать ему должное: опасность, которой мы подвергались, по-видимому ничуть его не волновала. В девять часов мы уже были в открытом море и скользили по его ровной глади, подгоняемые легким ветерком, который дул с берега.

То был прощальный привет империи фараонов, последний вздох таинственного Египта, который вскоре стал виднеться над морем лишь как тонкая полоска зелени, похожая на морского змея и с приходом ночи растаявшая в пурпурно-золотистом небе. Мы неотрывно смотрели на эту сверкающую точку до тех пор, пока спу­стившаяся ночная мгла не сделала все горизонты похо­жими. Лишь тогда мы перестали в них всматриваться, но глаз не смыкали, возбужденные ожиданием, которое лишало нас сна: на рассвете нам предстояло приветство­вать Святую Землю.

Жиль Блас

в Калифорнии

ПРЕДИСЛОВИЕ

Монморанси, 20 июля 1851 года.

Дорогой издатель!

Я уверен, что Вам предстоит сильно удивиться, когда, обратившись к концу этого письма, Вы увидите там под­пись человека, который сочиняет больше всех на свете книг, но писем пишет меньше, чем кто-либо другой.

Все разъяснится, когда Вы увидите, что к письму при­лагается объемистая рукопись, носящая название «Год на берегах Сакраменто и Сан-Хоакина».

Но как это может быть, дорогой друг, скажите мне Вы, ведь неделю назад мы встречались с вами в Париже, а разве можно успеть за неделю съездить в Калифорнию, пробыть там год и вернуться назад?

Почитайте, дорогой мой, и Вам все станет понятно.

Вы знаете меня: нет на свете человека, в большей сте­пени, чем я, любящего путешествовать и в то же самое время более