Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

Я мог бы перечислить и другие неприятности, осложнявшие наше существование: спазмы, приступы раздражительности, кишечные колики, сильные носовые кровотечения, рвота, постоянная боязнь забеременеть. К тому же она не давала забыть о своем «хорошем происхождении» и гордилась музыкальными способностями. Правда, игру ее на рояле я слышал всего лишь раз - однажды днем в придорожном трактире. Она поднялась на эстраду к инструменту, видимо, расстроенному бесконечными упражнениями на нем джазистов; во всяком случае, ее напора он явно не выдерживал, отзываясь какофонией звуков. Она резко прекратила игру и молча вернулась к столику, смахивая с лица капли пота.

- Не задалось, - только и проговорила она.

Я-то не придавал значения ее умению или же неумению играть, но для Теи, кажется, это было важно.

Но все эти недостатки, ее и мои, были исправимы и преодолимы, мелочами же можно было и пренебречь, переступить или же перекатиться через них, как мы делали на привалах, когда забывали убрать мусор и на одеяле вдруг оказывались алюминиевые крышки, тесемки, клочки бумаги и полоски пластыря. Я помню один наш дневной привал в предгорьях Озарка. Мы свернули с дороги в рощу, за которой простирался луг. Над нами виднелась поросль молодых сосен, выше росли деревья посолиднее, внизу, на пологом холме, раскинулось пастбище. Запасенная нами вода оказалась плохой, и, пытаясь улучшить вкус, мы сдобрили ее виски. День был жаркий, воздух дрожал от зноя, по небу плыли кучевые облака - тяжелые, белые, обильные, готовые пролиться дождем. Сверкающий луг казался зеркальной поверхностью полного до краев стакана, так что коровы стояли словно по колено в воде. Жара и виски заставили нас сбросить одежду - сначала рубашки, затем брюки и, наконец, все остальное. Меня поразила алость ее сосков, их плотная выпуклость, и я поначалу медлил, испытывая даже некую робость. Когда в конце концов, отбросив жестяную тарелку, я принялся ее целовать, когда мы оба привстали на коленях и Тея гладила мне живот и волосы на лобке, покрывая меня поцелуями, я замер, не зная, откуда исходит это внезапное ощущение счастья и что ждет меня в следующую минуту. Сначала она подставляла мне для поцелуев только щеку, потом я коснулся ее губ - они были сжаты, но я продолжал целовать их, пока руки ее не сомкнулись у меня на шее и я, очутившись в душном сумраке, почувствовал жар и неодолимое, до последнего волоска, влечение, и тела наши слились воедино. Она не смыкала век, но и не видела меня, глаза ее были затуманены, неподвижный взор лишь вбирал в себя ощущения и выражал только их. Очень скоро я тоже перестал что-либо сознавать, оставил всякую сдержанность, и все мои усилия, цели и помыслы сконцентрировались в ней, в ней одной, и ничего другого не надо было ни мне, ни ей. Мы еще долго лежали обнявшись, покоились, опять прижимались друг к другу, и вновь начинались поцелуи - в шею и грудь, в щеки, подбородок и волосы.

А между тем облака, стоявшие на лугу коровы, птицы и все предметы, нас окружавшие, оставались на месте, но мы их не замечали, нам не было нужды их видеть или думать о них - хватало нашего присутствия рядом, нашего совместного с ними пребывания - на зеркальной ли поверхности воды или в воздухе. Именно это я подразумевал, говоря о животном сознании и его отличии от человеческого. Я не случайно упомянул о чикагской помойке наряду с двором Карла Великого, потому что, где бы ни очутился, перед глазами моими будет пыль и мусор, и дворы-колодцы какой-нибудь Лейк-стрит, и старьевщики, толкающие свои тележки с тряпьем и костями, паства церкви, созданной в припадке безумия неведомым архитектором, и я с горечью думаю: не порожден ли сам этой убогой нищетой и почему не способны люди отрешиться от прошлой своей истории, если все прочие создания видят мир чистым и первозданным взором?

Еще несколько таких дней - и нам предстояло приступить к тренировкам орла. В конце концов, если любовь и могла оставаться единственным жизненным предназначением богов- олимпийцев, героев-троянцев, Париса и Елены или Филемона и Бавкиды, то нам следовало думать о хлебе насущном. А заработать на хлеб мы могли лишь этим задуманным Теей экстравагантным способом - охотой вышколенной птицы за другим представителем фауны. Так что медлительная лучезарно-ленивая часть нашего путешествия окончилась в Тексаркане.

Когда я впервые подошел к клетке с предназначенной нам страшной птицей, у меня потемнело в глазах, а по ляжкам словно потекло что-то, будто я намочил штаны; на самом деле это была игра сосудов. Но мне действительно стало дурно при взгляде на существо, с которым вскоре предстояло иметь дело. Вот такой же орел, наверно, прилетал клевать печень Прометея. Я считал, что птица будет гораздо меньше и воспитывать мы станем птенца, которого сможем привязать к себе нежным обращением. Но нет: к моему отчаянию, птица была точь-в-точь как тот орел в чикагском зоопарке - те же турецкие шаровары или галифе из перьев чуть ли не до самых беспощадных когтей.

Тея была страшно возбуждена.

- О, какой красавец! Но сколько ему? Он же не птенец. Выглядит вполне взрослым и весит, должно быть, фунтов двенадцать.

- Или же все тридцать, - сказал я.

- О нет, милый, нет.

Конечно, в орлах она разбиралась куда как лучше моего.

- Но вы же не из гнезда его взяли? - допытывалась она у владельца.

Этот старик, державший у себя целый зоопарк - львов, броненосцев и гремучих змей, - похожий не то на золотоискателя прежних времен, не то на суслика, вид имел самый подозрительный; склонность к мошенничеству, ясно читавшаяся в его взгляде, могла быть либо следствием врожденного уродства, либо плохого освещения.

- Нет, я не карабкался за ним по горным кручам. Мне добыл его приятель, принес совсем крохотным. Но растут-то они с дикой скоростью.

- Он кажется старше. Вид у него совсем взрослый. Я должна знать, не охотился ли он уже, - сказала Тея.

- Да он не покидал клетки практически с рождения. Я ведь вашему дядюшке уже чуть ли не двадцать лет живность поставляю. - Он считал Джорджа - как бишь его там - дядей Теи.

- О, мы, конечно же, готовы его взять, - заверила Тея. - Он так хорош! Можете открыть клетку.

Я ринулся к ней, боясь за ее глаза. Одно дело соколиная охота на уютных лугах Восточного побережья в компании спортивного вида джентльменов и дам - любительниц такого рода развлечений, и совсем другое - намерение делать это у самой границы Техаса, где в лицо тебе веют пески пустыни и дышат дикие горы, и ведь Tee раньше не приходилось приручать орлов, хотя, возможно, она и знакома с более мелкими птицами и даже поднаторела в ловле ядовитых змей. Правда, животных она не боялась, в этом ей надо было отдать должное. Натянув рукавицу, она просунула в клетку мясо. Сильным ударом орел выбил добычу из ее руки, после чего поднял и проглотил. Тея взяла другой кусок, и орел, прошелестев крыльями - тихий звук, от которого становилось не по себе, - сел ей на кулак, вцепившись когтями, и, сильным взмахом приподняв крыло, отчего обнажилась рыжеватая изнанка перьев и глубокая подмышечная впадина, принялся рвать мясо клювом.

Однако когда она захотела вытащить его из клетки, он проигнорировал эту попытку, продолжая рвать мясо. Тогда к нему потянулся я, и он ударил меня клювом повыше края рукавицы, так что на предплечье показалась кровь. Это можно было предвидеть, я ожидал чего-то в этом роде, если не хуже, и был даже рад, что все произошло быстро и теперь можно не испытывать такого трепета. Что же до Теи, вдохновенно-це- леустремленной и казавшейся даже бледнее обычного в своей кепке с зеленым козырьком, Теи, быстрой, решительной, сильной, занятой только одним - выполнить задачу и приручить птицу, то ей струйка крови на моей руке казалась лишь досадным недоразумением, побочным следствием чего-то действительно важного и существенного, как шуршание гравия под башмаками. Случайные ранения она воспринимала хладнокровно, будь то результат падения с лошади или мотоцикла, ножевые царапины или травмы, полученные на охоте.

В конце концов нам удалось переместить птицу в свой фургон. Тея была счастлива, я озабочен - бинтовал руку и передвигал вещи в фургоне, освобождая место орлу, что позволяло мне маскировать дурное расположение духа. Старик хозяин, узнав о плане Теи, ухмылялся в усы, но она, как все подлинные энтузиасты, не обращала внимания на скептиков. Запросив и получив за орла непомерную, на мой взгляд, сумму и пристроив наконец сурового своего питомца, довольный хозяин мог позволить себе и язвительность. Итак, мы отбыли под зорким взором птицы, глядевшей на нас из угла фургона, я же утешался радостью Теи и ее уверенностью, но при этом не упускал из вида ружье возле кресла.

Помню кузину Бабушки Лош, декламировавшую по-рус- ски стихотворение Лермонтова, где речь шла об орле. Слов я не понимал, но звучало очень красиво и романтично. Кузина была черноглазой брюнеткой со звонким голосом, но слабыми руками, гораздо моложе Бабули и замужем за скорняком. Я вспоминаю это, лишь пытаясь как-то упорядочить и собрать воедино все, что знаю об орлах - сведения, доступные городскому жителю, отнюдь не являющемуся охотником. Получается любопытный список: орлы на десятидолларовых и двадцатидолларовых купюрах, на гербах многих государств и штандартах легионеров Цезаря, орлы, высоко парящие над Бомбеем, реактивный истребитель и мощная, стремительная птица Юпитера, орлы прорицателей, полковник Джулиан, Черный Орел Гарлема, вороны Ноя и пророка Илии, которые вполне могли быть и орлами, орел - морской охотник, царь пернатых, но в то же время разбойник, не брезгающий падалью.