Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

На следующий день мы отправились в Монтеррей; невыносимый зной окутывал деревья, кусты и скалы маревом, тяжелым, как неодобрительный взгляд из-под бровей. Гигантской птице, когда Тея извлекла ее на свет божий, жара эта, казалось, доставляла особенное чувственное удовольствие. У меня же от долгого сна накануне и этой густоты раскаленного воздуха, словно дрожащего над дорогой и скалами, кружилась голова. Голые кактусы - их колючие лапы, отростки и корни, причудливые силуэты, - вязкая пыль, чешуйчатая неровность облупившихся стен - все это казалось отвратительным на взгляд и на ощупь. Но ветерок от движения давал некоторую прохладу и мало-помалу мы ожили.

В Монтеррее мы остановились лишь затем, чтобы сделать кое-какие покупки - главным образом запасти мясо для Калигулы. Мне казалось заманчивым провести вечер в незнакомом городе - очень зеленом, с красными крышами, с царящим оживлением возле длинного и низкого, с многочисленными окнами здания вокзала, однако Тея предпочла двигаться дальше по холодку. Ехать оказалось не так просто: кругом тянулись неогороженные пастбища, и скот то и дело выходил на дорогу, мешая проезду. Световых разметочных полос на дороге не было, хотя она и делала самые причудливые повороты. Вскоре, несмотря на лунный свет, поднялся туман и из него, как из некоего призрачного укрытия, вырастали темные силуэты животных, а иногда мы обгоняли всадников и долго еще слышали за собой цоканье лошадиных подков и побрякивание сбруи.

Уже за Валлесом мы остановились в каком-то городишке, чтобы поспать хоть остаток ночи, - на этом настоял я. Воздух был свеж, а звезды на небе казались колкими, вокруг фургона собрались полуночники, которых всегда много в мексиканских городах, они в торжественном молчании глядели, как мы выгружаем орла, словно то была икона или статуя святого, принесенная для крестного хода. В тишине раздавались только перешептывания и тихие возгласы удивления: «Es un aguila!» Я предпочел бы оставлять его в фургоне, к этому времени уже успевшем пропахнуть тяжелым запахом помета, но ему это не нравилось. Проведя ночь в одиночестве, он утром бывал особенно злобен и несговорчив, Тею же заботила только его дрессура, все прочие соображения она в расчет не принимала. Она была настроена на подвиг, на рекорд, как сынки богатых бизнесменов, предпринимавшие в двадцатые годы рискованные авиаперелеты из Нового Орлеана в Буэнос-Ай- рес над джунглями, куда порой падали вместе с машинами; страсть, ими двигавшая, была сродни снедавшему Тею желанию преуспеть. Она все время говорила мне, как люди начиная со Средневековья пытались приручать орлов и как редко им это удавалось. Я соглашался с ней в том, что задача эта трудна и увлекательна, и не уставал восхищаться ее упорством, радовался дарованной мне возможности стать ее помощником и ассистентом, но не скрывал от нее и неудовольствия от присутствия орла в нашей спальне, мешавшего мне проявлять свои чувств. И, в конце концов, он все-таки животное, а не грудной младенец, которому надо постоянно совать соску или бутылочку. Однако Тея не признавала никаких контраргументов, идя к своей цели, считая, что это и моя цель тоже. Она принимала мои возражения за методы достижения этой цели. Побудительный мотив подчинить птицу своей воле, одержать верх над кем-то, мотив столь распространенный, не чуждый и мне при других обстоятельствах, заслонявший в ней все, заставлял нас действовать и двигаться вперед. Ухватив, говоря фигурально, орла за хвост, разве мыслимо останавливаться на полдороге? Уж если начал, держись. Но основные трудности ждали нас впереди, поскольку истинным ее желанием было заставить орла ловить этих гигантских ящериц.

Перед дверью posada горели две грязные керосиновые лампы, похожие на закопченную хурму. Тротуар был скользким, но не от дождя и выпавшей росы, а воздух - густо замешанным на каких-то непонятных странных запахах, источники которых трудно поддавались определению - солома и глина, древесный уголь и дым, известь, навоз, кукурузная мука, куриный суп, перец, собаки, свиньи и ослы. Все было чуждым и необычным - ужасное смятение на скотном дворе, через который мы пронесли орла в колпачке в номер, куда через беленые стены проникал аромат листвы и высокогорья, забивавший миазмы человеческого сообщества, - так дыхание океанских просторов доносится в порт, перекрывая вонь гнилых апельсинов и мусора. Индейского вида горничная помогла нам устроиться на ночь, раскрыв допотопную раскладушку.

Спали мы недолго, потому что уже на рассвете нас разбудило шлепанье белья в тазу, утренние звуки пробуждающегося скотного двора, в которых превалировали ослиный рев и колокольный звон. Тем не менее Тея проснулась бодрая и деятельная и первым делом принялась кормить мясом Калигулу, в то время как я отправился бродить по промозглым коридорам в поисках куска хлеба и кофе.

Из-за птицы путешествие наше затягивалось. Теперь Tee пришло в голову научить орла летать за приманкой. Лошадиная подкова с привязанными к ней петушиными или индюшачьими крылышками изображала птицу, ее цепляли к сыромятному ремню, а потом «вели» по воздуху, и орел, изготовившись, расправлял крылья и тоже, взмыв вверх, начинал преследовать добычу. В своем парении он решал задачи, сходные с задачами летчика - определить расстояние, использовать воздушные потоки. Маневры орла отличались сложностью - если маленькую птичку вспархивать в воздух и приземляться заставляет один лишь инстинкт, то орел, судя по всему, руководствуется в своих действиях подобием мыслительной работы. Наш Калигула то застывал, легкий, как пчелка, то, взмывая на немыслимую высоту, камнем падал оттуда или делал кульбиты, подхваченный воздушным течением. Полет его был, несомненно, прекрасен и царствен, и хотя главенствовал тут, естественно, инстинкт хищника, казалось, что и орлу доступна радость совершенного владения собственным телом и стремление ввысь, куда долетают одни лишь споры растений, эти низшие формы жизни, посланцы видов, не обладающих собственной индивидуальностью.

Чем дальше мы забирали к югу, тем гуще становилась небесная синева, а в долине Мехико она стала такой густой и сияющей, что было страшно дышать - казалось, эта синева как шелковым чехлом прикрывает что-то тяжелое, готовое вот-вот прорвать оболочку и рухнуть на землю, а наш орел, взмыв еще выше, полетит над равниной, туда, где горы нацелили в небо жерла своих вулканов, этих порождений преисподней, и красные в лучах закатного солнца конические вершины; он будет скользить в сатанинском своем парении там, куда устремляли ищущие взгляды жрецы-священнослужители доиспанских времен, алкая знак Альдебарана, сверкающего в центре небосвода, - наступит или нет новый жизненный цикл, а получив этот знак, возжигали костер на разверстой и выпотрошенной груди человеческой жертвы, верные же их адепты-язычники в костюмах богов или богов в птичьем обличье, крылатых змеев или орлов прыгали в пропасть, удерживаемые одним ремнем - voladores, летуны, как их называли. Развлечение это еще бытует на местных ярмарках, как бытуют и прочие черты, пережитки или измененные формы язычества. Вместо пирамид из черепов еще со следами крови или волос здесь в изобилии валяются трупы животных - собак, крыс; дохлые лошади и ослы лежат неубранные по сторонам дороги; человеческие останки выкапывают из могил и складывают в кучку, когда кончается срок аренды земельного участка, и повсюду свободно продаются гробы, формой своей так похожие на женскую фигуру, разных цветов - черные, белые, серые - и размеров, часто украшенные орнаментом под серебро. Нищие на паперти канючат подаяние, изображают немощь и тянут к прохожим свои язвы и обрубки, носильщики таскают на спине тяжести, а во время сиесты укладываются прямо на кучах мусора и лежат там подобно трупам, демонстрируя полное свое безразличие. И это абсолютное и откровенное приятие смерти, вписанной в красоту окружающего пейзажа, говорит о признании бренности непременным спутником и условием жизни, о покорном согласии с тем, что всякое величие и всякая гордость будут грубо сокрушены, попраны и уничтожены вместе со всеми прочими, кого они даже не коснулись.

Когда Калигула взмывал ввысь, я размышлял о странной его связи с древним злом, таящимся в недрах вулканических кратеров.

Правда, со взлетом дело пока что обстояло не так уж хорошо: орел все еще довольно неуклюже преследовал свою попорченную жарой осклизлую приманку. Вновь и вновь мы бросали ее птице, потому что только так могли ее расшевелить. Когда Тея неточно рассчитывала расстояние, ремень, проходя у меня под мышками, чуть не сбивал меня с ног. Тея мчалась смотреть, как орел будет терзать приманку, и делала мне знак, когда тянуть ремень обратно. Так постепенно орел приучался, поймав приманку, возвращаться на мой кулак. Каким бы пустынным ни было выбранное нами для тренировки место, вокруг вскоре собирались люди - пастухи и крестьяне в посконной одежде, в сандалиях с подошвами, подбитыми кусочками автомобильных шин. Их флегматичные лица выражали озабоченность, доказывающую, что увиденное они воспринимали крайне серьезно.