Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

Она могла бесконечно долго развивать эту тему, и слушать ее подчас было неприятно, поскольку вся ее мудрость оборачивалась против меня. Казалось, она предвидела зло, которое я ей некогда причиню, и пыталась меня предостеречь. Но в то же время я слушал ее разглагольствования с жадностью и понимал ее. Пожалуй, слишком хорошо.

Особенно участились подобные разговоры на пути в Мексику.

Она не раз пыталась объяснить мне, чем мы там займемся помимо хлопот о ее разводе, и, видимо, полагала, что интуитивно я успел проникнуться ее планами. Но я в них путался, не уяснив себе многихдеталей - например в собственном ли доме живет она в этой своей Акатле или дом этот они снимали, - а описания тамошних мест меня разочаровывали и настораживали: не опасны ли все эти горы, охота, и болезни, и разбой, и местные жители, с которыми надо держать ухо востро. И про охоту я понял не сразу. Сначала думал, будто она собирается охотиться на орлов, что показалось мне странным, но вскоре выяснилось, что имеется в виду охота со специально натренированным орлом: раньше у нее были для этого соколы, а теперь она желает перенять опыт английского капитана и одной американской пары, тренировавших и приручавших к охоте золотистого и американского орлов редких, почти вымерших со времен Средневековья видов. Мысль о возможности такой охоты она почерпнула из статей Дэна и Джули Мэннис, за несколько лет до этого практиковавших нечто подобное в Такско с лысым орлом, охотившимся на игуан.

Где-то возле Тексарканы существовал какой-то мужик, продававший птенцов орла. Он предлагал орленка некоему Джорджу, старинному приятелю отца Теи, державшему зоопарк. Этот отцовский приятель, насколько я мог судить по рассказам Теи - вполне сумасшедший, построил у себя в Индиане копию Трианона с клетками внутри и путешествовал по миру, собственноручно отлавливая животных для своей коллекции. Сейчас он уже в годах и путешествовать не может, поэтому попросил Тею, а вернее, увлек проектом отлова для его зоопарка нескольких гигантских игуан, этих свирепых ящериц, реликтов мезозойской эры, еще сохранившихся в горах к югу от Мехико. Услышав об этом и не успев даже решить, принимать ли всерьез подобную информацию, я уже понял, что меня такая поездка не минует: каждая моя влюбленность непременно имела некую странность.

Не скажу, что в данном случае странностей в моей избраннице оказалось больше, чем я рассчитывал, поскольку, напомню, тут я вообще ни на что не надеялся. Признаю только, что являлась она существом уникальным по непредсказуемости и противоречивости - непостоянная и упорная, нервная и твердая одновременно. С одной стороны, она боялась темноты на лестнице, с другой - имела инвентарь для ловли змей и показывала мне снимки вылазок за гремучниками членов клуба змееловов, к которому принадлежала. На снимке она держала гремучую змею и куском резинового шланга выдавливала из нее яд. Рассказывала она и как, преследуя эту змею, ползла за ней в пещеру. У Ренлинга я продавал спортивные товары, но сам охоту видел лишь в кино, если не считать отстрел крыс, которым занимался Саймон на складе, чему я не раз бывал свидетелем. Особенно мне запомнилась одна крыса - очень крупная, с горбатой, словно у кабанчика, спиной, сиганувшая к забору, быстро перебирая своими когтистыми лапками. Однако я не отказывался стать охотником. До нашего отъезда из Чикаго Тея брала меня за город, где я практиковался в стрельбе по воронам. Тогда мы вынужденно задержались в Чикаго. Тея ожидала письма от адвоката Смитти - Смитти звали ее мужа, и Тея воспользовалась ожиданием, чтобы преподать мне несколько уроков стрельбы в лесах на границе с Висконсином. Когда мы возвращались и она, сняв бриджи, в одной рубашке возилась с какой-нибудь пряжкой на своем обмундировании, чиня ее и ремонтируя, сосредоточенность и абсолютная поглощенность этим занятием и поза - согнутая шея, поднятые к лицу голые коленки, неуклюжие движения рук - делали ее похожей на десятилетнюю девочку. Но когда мы катались верхом в Линкольн-парке, она становилась сама ловкость. Я еще со времени Эванстона помнил, как ездить верхом, но в седле едва держался и на скачку это было мало похоже. Я еле поспевал за Теей, запыхавшийся, красный, тяжело подскакивая и ударяясь о круп лошади, кое-как ухитряясь не упасть, не грохнуться оземь, и чрезвычайно смешил ее своим видом.

Меня такие прогулки тоже развлекали, но, спешившись и отдышавшись, я задавался вопросом, какие еще испытания и навыки меня ждут. Вместе со снимками из клуба змееловов она хранила в своем кожаном бумажнике и другие - того лета, когда мы с ней познакомились в Сент-Джо, фотографии ее дяди и тети, сестры Эстер и спортивных состязаний с участницами в белых шортах с ракетками или в каноэ. Разглядывая карточку Эстер, я не ощутил ни малейшего волнения, в глаза лишь бросилось ее сходство с Теей. Среди прочих были и снимки родителей Теи. Ее мать увлекалась индейским бытом и на фоне туристского автобуса, в шляпе и мехах любовалась видами окрестных скал. Одна из фотографий особенно меня заинтересовала. Отец Теи сидел в коляске рикши в белом походном костюме и тропическом шлеме, глаза его под яркими лучами казались совершенно выцветшими, а пятна солнечного света превращали колеса в подобие лимонных ломтиков, вымоченных в чае.

Были там и многочисленные снимки охотничьих сцен - Теи с соколом на вытянутой в перчатке руке, ее мужа Смитти в бриджах, играющего с собакой, в ночном клубе с Теей - она смеется и жмурится от вспышки, он же прикрывает слабыми пальцами лысину, уворачиваясь от рук склонившегося над их столиком записного шутника-конферансье. Многое из увиденного вызывало у меня беспокойство - к примеру, этот ее снимок в ночном клубе. Я разглядывал ее грудь, знакомые мне плечи и подбородок, но причина всего этого веселья, его смысл и звук, хриплый хохот публики были мне недоступны. Для меня не было места за этим столиком. Как не было его и в коляске рикши, где восседал ее отец. Или рядом с ее матерью, кутавшейся в меха в экскурсионном автобусе. И вся эта охотничья экспедиция меня смущала. Стрелять ворон - это еще куда ни шло. Но когда я примерил купленную мне кожаную рукавицу для охоты с орлом, меня охватило странное чувство, будто я включился в какую-то дьявольскую игру и мечусь в адском пекле, ловя раскаленные угольки.

Так что я пребывал в нерешительности. Не потому, что должен ехать с ней, - это было ясно, неясными оставались только перспективы. Вряд ли я мог внятно объяснить все это кому бы то ни было. Попробовал заговорить об этом с Мими, казалось бы, наиболее мне сочувствующей, но ничего, кроме конфуза, не вышло - она даже не поняла, о чем я толкую.

Влюбленности моей она не верила и лишь недоуменно морщила лоб и вскидывала брови. Когда же я объяснил ей ситуацию подробнее, рассмеялась мне в лицо:

- Что-что? Покупать в Арканзасе орла? Орла? А может, канюка или другое страшилище?

Из солидарности с Теей я не позволил себе рассмеяться, Мими так и не удалось меня развеселить, хотя комичность затеи я ощущал вполне и весьма тревожился.

- Как тебя угораздило запасть на такую?

- Я люблю ее, Мими.

Услышав эти слова, она пристально вгляделась в мои глаза, словно проверяя, не шучу ли я. С большой серьезностью и трепетом относясь к любви, Мими сомневалась в каждом, кто претендовал на столь же серьезные чувства, и считала, что таковых не много. Она сказала только:

- Берегись. Как бы это не довело тебя до беды. И зачем ты бросил работу? Граммик говорил, что у тебя были хорошие перспективы.

- Мне надоела эта работа. На мое место может заступить Артур.

Вероятно, в моих словах она усмотрела недостаточное почтение к Артуру, потому что ответила:

- Не болтай ерунды. Ему надо завершить переводы, он и так вкалывает как вол - пишет статью «Поэт и смерть».

И она принялась излагать мысли Артура о том, как хорошо было бы, если бы похоронную церемонию проводили поэты. Артур обосновался в моей комнате, где отыскал в старом ящике под кроватью попорченную пожаром библиотеку классики, составленную доктором Элиотом. Он попросил моего разрешения взять эти книги, чтобы сохранить их для меня. Поскольку на книгах стояло факсимиле «У. Эйнхорн», отказать ему я не смог бы даже при желании. Он все еще лечился от своей гонореи, и Мими так неустанно заботились о нем, что интересовалась делами кого-то другого лишь постольку-поскольку.

Объяснить мой отъезд Маме оказалось просто. Разумеется, мне не требовалось раскрывать ей все подробности, и я сказал лишь, что собираюсь жениться на молодой даме, которая едет по делам в Мексику, поэтому я уезжаю тоже.

Хотя Мама больше не работала на кухне, на руках ее все еще виднелись следы от ножевых порезов - темные полосы, которым, видимо, не суждено было исчезнуть. Она не изменилась в лице - не побледнела и не покраснела, только взгляд ее словно затуманился, а рот то и дело недоуменно приоткрывался. Мне показалось, что смысл сказанного она не совсем уловила, довольствуясь интонацией, которая показалась ей бодрой, взбодрив и ее. Да и с чего бы расстраиваться, если я так нарядно одет и, по-видимому, вполне преуспеваю? Если узы привязанности и способны тяготить и сковывать, то сейчас они меня только радовали, и если радость эта была иллюзорной или же грозила превратиться в таковую, я ни за что бы в этом не признался - разве может быть иллюзией то, что так вещественно и чудесно материально? Нет, признать это я не смог бы ни в коем случае.