Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

- А как же ты?

- Да что они мне сделают!

- О забастовке лучше на время забыть.

Крепко упершись ногами в пол, она рванула на себя тугую дверь пожарного выхода и проговорила мне вслед:

- Между нами, наверно, все кончено, да, Оги?

- Наверно, Софи. Из-за той, другой девушки.

- В таком случае прощай.

Я ринулся вниз, перебирая черные перекладины лестницы, спрыгнул на землю, и едва огляделся, чтобы понять, по каким улицам спасаться, как увидел поджидавшего меня внизу громилу. Не повезло. Я побежал в сторону Бродвея, виляя, на случай если бы ему вздумалось в меня выстрелить. Этого не следовало исключать, поскольку уличная стрельба в Чикаго была в порядке вещей и никто бы не удивился. Однако выстрелов не последовало, и я решил, что он хочет меня догнать и продолжить избиение или скрутить, ломая руки-ноги.

Мне удалось оторваться от него и перейти Бродвей, пока пережидал встречный поток транспорта на переходе.

Но я заметил, что он не сводит с меня глаз, и испугался так, что даже в моем забитом кровавыми сгустками носу все пересохло. Тут, к счастью, подошел, а вернее, подполз, трамвай, и я вскочил на подножку. Я был уверен, что он последует за мной - так неторопливо тащились мы к Лупу[179], - но надеялся сбросить его с подножки, воспользовавшись толчеей в переполненном трамвае. Потом я пробрался на переднюю площадку и встал рядом с водителем - во-первых, оттуда хорошо просматривался весь вагон, а во-вторых, я мог при необходимости ухватить железный прут, который углядел в дырке на полу водительской кабины, использовать его для обороны. Я не сомневался, что боксер следует за мной в одном из такси, двигавшихся в веренице машин позади трамвая. Машины нещадно чадили, пуская в раскаленный воздух синеватый вонючий дымок выхлопных газов. И это зловонное марево вместе с медленным ходом трамвая бесило меня до тошноты, выворачивая внутренности. Но вот наконец показался мост и однотипные башни небоскребов, за ним грязная замусоренная вода, остроносые чайки. На свободном от машин мосту трамвай прибавил ходу и на съезде проявил даже некоторую прыть, но, добравшись до Лупа с его интенсивным движением, вновь пополз как черепаха. Я терпел это до Мэдисон-стрит, а там, не дожидаясь перекрестка, бросил водителю:

- Остановите!

- Здесь нет остановки.

- Открой сейчас же дверь, а не то я тебе башку проломлю! - прошипел я в ярости, и, увидев мое лицо и щель заплывшего глаза, он безропотно дал мне спрыгнуть с трамвая и припустить со всех ног по улице, где я юркнул за первый же угол и затерялся в толпе. В кинотеатре «Маквикерс» шла картина с Гретой Гарбо. Я вклинился в быстро двигавшуюся очередь, протиснулся за оградительные шнуры и очутился в вестибюле, убранство которого живо напоминало квартиру, обставленную графом Калиостро и Серафиной, чтобы ввести в заблуждение суд и королевский двор. Теперь я на некоторое время был в безопасности, поскольку попытка поймать меня здесь могла бы окончиться для моего преследователя тем же, чем завершилось пленение Моисея для его стражника. Я спустился в уборную, где и оставил свой завтрак. Смыв пятна крови, я высушился под электрической сушилкой, затем поднялся по ступеням и устроился в задних рядах, откуда мог следить за входившими в зал. Здесь я просидел, отдыхая, до конца сеанса и начала следующего, после чего покинул кинотеатр и вышел в гул, пыль и дневную сутолоку улицы.

Поймав такси, я направился туда, куда только и стремился на протяжении всех этих дней, - к Tee.

Глава 14

Я спешил исполнить пророчество, сделанное Теей еще в Сент-Джо. И хотя нанесенные мне побои, а затем и преследование потрясли меня, дело было не в них: просто важность занятия, которому я себя посвятил, перестала мне казаться безусловной, исчезла убежденность, будто мои усилия способны принести кому-то ощутимую пользу. В противном случае я бы принял участие в забастовке сталелитейщиков и, выйдя на площадь перед «Репаблик стил», тоже, возможно, стал бы жертвой кровопролития в День памяти, как это произошло с Граммиком, получившим дубинкой по голове. Я же был в это время с Теей, не в силах находиться где-то еще, коль скоро все у нас с ней так закрутилось. Нет, причина не в Tee. Просто не была моим призванием ни профсоюзная работа, ни политика, не ощущал я ни малейшего желания встать во главе масс, жаждущих сбросить с себя оковы нищеты и бороться за лучшее будущее. Да и как бы я это сделал, не видя себя в числе избранных, способных уловить теплящийся огонек общественного недовольства и, концентрируя его в себе, подобно лупе, вбирающей солнечные лучи, превращать в ослепительный и жаркий костер? Нет, не для этого я был рожден.

Выскочив из такси, я вбежал в вестибюль многоквартирного дома и трижды нажал кнопку звонка, мельком оглядевшись по сторонам. Вестибюль был нарядным, густо меблированным и совершенно пустынным, и я растерялся, пытаясь понять, какая из элегантных дверей ведет к лифту, когда в одной из них зажегся квадратик света: это Тея спустилась за мной в вестибюль. В кабине оказалась бархатная кушетка, и, усевшись, мы обнялись и стали целоваться. Не замечая заскорузлых кровавых пятен на моей рубашке, Тея гладила мне грудь и плечи. Я распахнул халат на ее груди. Голова моя шла кругом, сознание мутилось, я плохо различал предметы. Если бы здесь находился посторонний, мы бы его не заметили. Не помню, кто ждал возле лифта - возможно, горничная, - но и в коридоре, и уже в квартире, на ковре, мы не размыкали объятий.

С Теей все было не так, как с другими женщинами, которые раскрываются постепенно, дозволяя вам насладиться сначала одним, потом другим, более ценным, и лишь в самом конце - драгоценнейшим из сокровищ. Тея не спешила, но и не медлила. Словно черпая из глубин своей одержимости, она отдавалась вся целиком - губами, руками, прядями волос, вздымавшейся грудью и обвивающими меня ногами, отдавалась естественно и просто, так что мы оба, претерпевая некую трансформацию, преображались в кого-то неведомого, незнаемого доселе. И оба чувствовали прилив любви, не менее мощной, чем та, которую испытываешь, преклоняя колени и сводя пальцы в молитве, но совсем иной по духу. И совершенно не важно, что пальцы мои в тот момент не были благоговейно сжаты, а гладили грудь Теи, а ее покоились на моем затылке.

Потом солнце, переместившись, обожгло нас, лежавших на ковре возле двери. Оно было таким же дымчато-белым, каким казалось в бельевой отеля, а лучи его - столь же беспощадными, как и те, что лились на тротуар в Лупе, когда я бежал по нему, спрыгнув с трамвая. Мне захотелось задернуть шторы - так слепило глаза. Я встал, и только тут она заметила, что у меня с лицом.

- Кто это тебя так отделал?

Я объяснил ей все, но в ответ услышал только:

- Так вот почему ты не пришел! Вот чем занимался все это время!

Самым важным и обидным в этой истории ей казалось потерянное время. И хотя она содрогалась, глядя на мои раны, почему и за что меня били, ее не интересовало, любознательности тут она не проявляла. Да, о профсоюзном движении она слышала, но мое участие в нем ее не касалось. И если я был не с ней, а не там, где мне надлежало, то какая разница в перемене мест? Все мешавшее нам воссоединиться было несущественным и поверхностным. Работницы на фабрике бинтов, забастовка служащих отеля, мои ошибки и заблуждения, касавшиеся ее сестры или миссис Ренлинг, чьим жиголо меня считали, и даже собственные метания Теи - все это становилось чисто внешним, не стоящим внимания. Реальностью могло именоваться лишь сиюминутное, происходящее здесь и сейчас, то, к чему Тея шла инстинктивно, начиная с Сент- Джо. Отсюда и беспрестанные ее сожаления о потерянном времени, за которыми чувствовались и страх, и смутное подозрение, что так и не удастся ей выпутаться из этого «внешнего», покончив с бесконечным блужданием вслепую.

Я, разумеется, понял это не сразу, но, проведя безвылазно несколько дней в ее квартире, постепенно уяснял себе психологическую сторону происходящего. Засыпая и вновь пробуждаясь, мы не обсуждали ни друг друга, ни наши планы. В спальне стояли чемоданы, но я не задавал ей вопросов.

Укрыться у нее на несколько дней явилось для меня удачей еще и потому, что мои враги не оставляли желания проучить меня, о чем мне сообщил Граммик, когда я выбрался ему позвонить.

То, что другие женщины нравились мне меньше, чем Тея, не было их виной. Лишь с Теей я понял, почему это так. Просто есть люди, чей жизненный импульс как бы замедлен - в силу ли усталости, вялости характера, тех или иных жизненных передряг и невзгод, печалей и разочарований; иные, наоборот, суетливы и слишком спешат отвлечься от своих бед, забыться, заглушить в себе отчаяние. Для меня же выбранный Теей темп был безукоризненно верным, верным до такой степени, что каждый самый незначительный ее жест, каждое движение, будь то порывистый шаг в кухню или наклон, когда она поднимала бумажку с пола, наполняли мое сердце дрожью восторга. Моя любовь достигала того градуса, когда радует буквально все. И я был счастлив. Тея двигалась по комнате, а я лежал на ее постели, мной безраздельно оккупированной, и не сводил с нее глаз. Я чувствовал себя королем и не скрывал наслаждения, в котором купался.