Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

В состав МГ в тот день также был принят Томаш Гланц – единственный иностранец в нашей группе. Впрочем, Томаш – русист, а русисты всего мира – это представители некой Небесной России, поэтому иностранцами их можно считать разве что условно.

Томаш был назначен резидентом МГ по Праге и Карловым Варам. Карловы Вары, естественно, имели особое значение для нашей группы, так как это город-курорт, город санаториев и целебных источников. Итак, 3 апреля 1991 года – это был день важных административных решений. Ознакомьтесь с соответствующими документами.

Томаш Гланц оказался одним из самых стойких членов МГ. С того весеннего дня прошло двадцать семь лет. Многие участники нашей загадочной структуры ушли в иной мир. Первым ушел Илюша Медков. В сентябре 1993 года он был застрелен на крыльце собственного банка ДИАМ (это сокращение расшифровывается как Дело Ильи Алексеевича Медкова). Умер кот Иосиф, прожив полный век кошачьей жизни. Умерли Антоша Носик и Коля Шептулин. 24 февраля 2018 года в харьковской больнице умер Федот. Умерли тесно связанные с нашей группой Владик Монро и Жэка Кемеровский (он же Евгений Шелеповский). Некоторые из оставшихся в живых изменились настолько, что я с трудом узнаю в них тех ребят, с которыми когда-то мы вместе прыгали по облакам. А Томаш Гланц не изменился ни капли. Он остался таким же, каким был той пражской весной, когда мы с ним сдружились. Я очень ценю в людях это качество – неизменность. Да, Томаш не изменился – ни внешне, ни внутренне. Он всё такой же веселый, собранный, дисциплинированный и при этом беспечный, хотя и сделался знаменитым русистом и профессором Цюрихского университета. Стойкость у него в крови. Его мама родилась в концентрационном лагере Терезин. Мало осталось европейских евреев, но те, кто выжил, попрочнее будут, нежели мы, еврусы. Рос он без отца и ничего не знал о том, кто его отец, пока однажды в пражском кинотеатре, отсматривая некий чешский фильм, он не вгляделся пристально в лицо актера, игравшего главную роль. В тот момент он с абсолютной отчетливостью осознал, что этот человек на экране и есть его отец. Он не ошибся. Впоследствии он познакомился с отцом, общался с ним. Оба знали о тесном родстве, которое их связывает, но ни разу за все время их общения они не подали вида, что знают это. Они всегда изображали просто знакомых и обращались друг к другу на «вы». Есть нечто глубоко чешское в этой истории. Мне кажется, в России такое не могло бы состояться – люди в наших краях не отличаются сдержанностью. С одной стороны, это хорошо. А с другой, сдержанность – знак стойкости. А мы ребята-распадята, какая уж там стойкость нахуй? В суровых условиях бываем стойкими, а в несуровых – не особо. Избалованные мы ребята, капризные. При этом никто нас не баловал – это мы сами избаловали себя так хитроумно и упорно, как не смогли бы избаловать нас никакие, даже самые безрассудные родители.

Томаш жил тогда в маленьком домике на окраине Праги. Будучи нашим ровесником, он уже обладал двумя не совсем маленькими детьми. В этом домике мы пили вино, курили советские папиросы «Казбек» (я всегда привозил из Москвы несколько пачек). Томаш ставил нам виниловые пластинки с записью речей Сталина. До этого я никогда не слышал, как звучит сталинский голос. Этот голос оказался неожиданно слабым, почти юношеским. Сталин говорит с сильным акцентом, но это странный акцент, мало похожий на грузинский.

Никогда не забуду Пасху 1991 года. Томаш повел нас в подвальную русскую церковь на улице Рузвельта. Во время немецкой оккупации белые эмигранты создали эту церковь: она действует до сих пор. Психоделичнейшее место: заходишь в подъезд обычного многоквартирного дома, спускаешься в подвал, а там – церковь. Горят свечи, стоит иконостас, священник служит пасхальную всенощную.

Христос воскресе из мертвых

Смертию смерть поправ

И сущим во гробех живот даровав…

Христос воскресе! А вокруг домов на улице Рузвельта плывет весенний плотный туман, он ползет над травами Стромовского парка огромными многослойными ползучими пирогами.

Туман в те годы сопутствовал нам – туман как знак блаженства, как знак радости. Мы пошли после церкви гулять в Стромовку, в огромный пражский парк, ночной, безлюдный, засаженный экзотическими деревьями. Мы смеялись в тумане, да и как не смеяться, ведь Христос воскрес! Он дарит жизнь всем умершим – моей маме, моим бабушкам Эсфири Эммануиловне и Софье Борисовне (Эс Бэ), моему дедушке доктору Моисею Павловичу, дарит жизнь Илюше Медкову, коту Иосифу, Жэке Кемеровскому, Владику Монро, Саше Холоденко-Свету, Антоше Носику, Коле Шептулину, Федоту. Толстые экзотические деревья в тумане. Секвойи, баобабы, эвкалипты. Мы вышли к брюссельскому павильону над Влтавой, к изящному и бессмысленному микродворцу, где когда-то в детстве мы в шутку дрались с Антошей Носиком, катались по кафельному полу, лягались ногами и ржали как безумные оторвыши. Внизу под обрывом Влтава катила свои плоские волны, почти невидимая, настолько густ был туман. Черные башни Праги где-то внизу щетинились, ерошились, цепенели. А мы как всегда орали советские песни и весело ссали во тьме на увлажненную туманом траву.

Глава шестнадцатая

Венский рассвет

Следующий большой проект вслед за уже описанной выставкой в галерее Крингс-Эрнста осуществился в Вене, еще одном важнейшем городе германского мира. Предшествовала этому ознакомительная поездка. Надо было туда приехать, чтобы познакомиться с галеристкой, которая предложила нам сотрудничество, посмотреть пространство. Туда я отправился вместе с Икой. Мы выехали из Дюссельдорфа в вышеописанном сером мерседесе.

Состояние было космическое. В мою задачу входило постоянно говорить, потому что Ика утверждал, что его может накрыть сон за рулем. Говорить постоянно в этом состоянии оказалось непросто. Но я не первый раз бывал в такой ситуации – в положении человека, сидящего рядом с водителем автомобиля, мчащегося в ночи. В таких ситуациях надо молоть языком любой текст.

Периодически мы останавливались у «Макдоналдсов», Ика заявлял, что ему надо обязательно съесть гамбургер и выпить кока-колу, а также сходить в туалет. Это был день какого-то мусульманского праздника, и все «Макдоналдсы» были наполнены мусульманами, которые совершали намаз. Войдя в туалет, можно было увидеть невероятную толпу, и приходилось долго ждать, потому что мусульмане по очереди подходили и мыли ноги в раковине – намаз надо совершать с мытыми ногами. Атмосфера была очень храмовая, и, конечно, у нас, пока мы ехали от одного «Макдоналдса» к другому, стал развиваться дискурс «Макдоналдса» как межконфессионального