Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

мы отбросили сомнения и следовали за ним без страха и упрека. Казалось, что он идет наобум, потому что в этой тьме, в этом темном хаосе он не смог бы обнаружить никаких опознавательных знаков, никаких заметок на деревьях, которые могли бы указывать ему путь.

Возможно, он видел перед собой некоего светящегося духа-проводника, который вел его сквозь чащу, но свечение этого духа, если он там и присутствовал, не достигало наших глаз. Мы помнили, что в этом лесу полегли римские легионы: вроде бы здесь им не требовалась встреча с вооруженными варварами, достаточно одного лишь этого леса, чтобы легионы растаяли, как тает леденец во рту кромешного ребенка.

Порой мне казалось, что я вижу на острых ветках клочья красных римских плащей, но я не видел ничего – это были лишь всполохи псевдоцвета, не более чем оптические иллюзии, возбужденные непроглядной тьмой. Когда Квинтилий Вар вернулся в Рим, оставив своих солдат гнить в этом лесу, Цезарь не стал наказывать его за сверкающий провал германской кампании. Он оставил ему плащ и штандарт, он сохранил за ним жизнь и статус, но каждый раз, когда Квинтилий попадался ему на глаза, Цезарь произносил одну и ту же фразу: «Вар, где мои легионы? Верни мне мои легионы, Вар». Но Вар не мог вернуть ему легионы, он ничего не мог ему вернуть, и закрадывается подозрение, что он и сам не вернулся из этого леса: тот, кого Цезарь язвил своими терпкими словами, не был Варом, это был лишь призрак в красном плаще, призрак-шпион, то есть глаз, посредством коего черный лес взирал на римский форум. Но теперь легион теней наблюдал за нами из тьмы, то собираясь в совокупное лицо лесного царя, то рассыпаясь в чудовищную демократию духов, то оборачиваясь древней толпой невидимых деревьев, каждое из которых стремилось скрипнуть нам в ухо что-то о своей миссии, о своей участи, о своей усталости. Моя собственная усталость росла, превращаясь из лесного клопа в зеленоватого слона: этот слон мифологически подмигивал мне с окраин моего мозга своим крошечным оком, он мечтал наступить на меня своей тумбообразной ногой, чтобы расплющить объемного инспектора до состояния плоского мультфильма, пляшущего джигу на интеллигентном экране. Я уже почти было поддался искушению закрыть глаза и идти дальше с закрытыми глазами (всё равно вокруг было совершенно темно), но я знал, что стоит мне сомкнуть веки, как поток внутренних картинок унесет меня в страну зеленоватых слонов, в Индию Духа, как уносит фокусник, как уносит факир, как уносит free love, как крадет филиппинка, просачивающая свои смуглые пальцы сквозь кожу галлюцинирующего посетителя ее бамбуковой курильни, что скривилась на сваях над липкой водой залива… К счастью, я не закрыл глаз и был вознагражден: впереди между деревьями стало проступать нечто слабо-жемчужное, нечто забытое напрочь за эту прочную ночь: даже не рассвет, а робкое предрассветное разбавление тьмы. Предутро наступило в тот миг, когда лес расступился, и мы вышли на большую поляну величиной в два поля, что лежала в тех лесах, окруженная ими со всех сторон.

Над землей висел, светлея, высокий туман, освещение было призрачное, и в этом перламутровом утреннем свете нашим глазам предстало… Да, нечто поразительное предстало нашим неподготовленным глазам. Ика ни словом не предупредил нас о том, что нам предстоит увидеть. Мы не знали, что в Германии есть такое место, мы вообще об этом месте ничего не знали, не видели никогда это место на фотографиях, короче, ни сном ни духом не подозревали, что в Германии есть свой Стоунхендж. Комплекс огромных каменных дольменов поднимался перед нами из беловато-серого тумана, не такой огромный, как его прославленный британский собрат, но всё же грандиозный и пронзительно восхищающий изумленную утреннюю душу. Это место называется Экстернштайне – Внешние Камни.

Название более чем многозначительное – а как еще может быть? Если есть внешние камни, значит, должны быть и внутренние, а уж где они скрываются: в земле, в душе, в почках, в коллективном бессознательном – это вопрос открытый. Камни размером с трехэтажный или четырехэтажный дом, светло-серые, стоящие вертикально, обликом не похожие на естественные скальные образования.

Я сам добровольно назвался Пепперштейном и тем самым примкнул к сообществу камней – мне ли оставаться равнодушным к таким местам? Назвался груздем – полезай в кузов.

Когда мы вышли из леса и пошли по направлению к камням (нас отделяло от них просторное поле, заполненное туманом), мы увидели у подножия камней группу людей в длинных ниспадающих одеяниях – все одеяния были такого же светло-серого цвета, что и камни. Да и небо было таким же в то утро, точнее предутро, потому что утро еще не наступило. Мы были на довольно большом расстоянии от них, они казались маленькими фигурками, но у нас не возникло ни малейших сомнений, что они исполняют некий предрассветный ритуал на этой древней друидской поляне (не иначе одно из древнейших капищ на восточном берегу Рейна). Между людьми теплился костерок в виде единственной ярко-рыжей точки, повисшей в жемчужно-сером ландшафте. Но не успели мы пройти и пятнадцати шагов сквозь волокна тумана, как рыжая точка исчезла, а все они бросились бежать, стремясь к стене леса, темнеющего по другую сторону поля. Они не шли второпях, а именно стремглав бежали, мы видели, как развеваются и надуваются пузырями их балахоны, – и тут же все они исчезли между деревьями… Чем-то всё это (полоска леса вдали, бегущие фигурки в длинных серых одеяниях) напомнило эстетику акций КД на Киевогорском поле. Но когда мы приблизились к камням, от неведомых коллективных действий оставался только затоптанный костер, над которым не вздымался едкий дымок – протекал лишь прохладный и равнодушный туман. Между тем состояние наше становилось всё более невероятным.

Ика, наш таинственный сталкер, указал на углубление в камне, напоминающее ванну, – там вполне могло поместиться вытянутое в длину человеческое тело. Он распорядился, чтобы мы по очереди легли в это углубление и лежали там некоторое время с открытыми глазами, глядя вверх, на узкую щель между двух огромных вертикально стоящих дольменов, которые над «ванной» почти соприкасались краями, оставляя лишь узкий просвет между собой. Он сказал, что мы должны увидеть «зеленый луч». В этой ванне следовало встречать рассвет некоего особого дня (в том, что наступает день особый, не приходилось сомневаться), и первый луч солнца, пробившись сквозь эту щель между дольменами, подвергнется некоему спектральному анализу, и таким образом в сознание (то ли посвящаемого, то ли уже посвященного) хлынет зеленый луч, который в подобных условиях