Василий Тёркин - Петр Боборыкин

Иван Захарыч, в светло-голубой домашней тужурке, с закинутой назад маленькой головой, медленно курил папиросу и старался соблюсти свое достоинство. Лицо у него было краснее обыкновенного. Его грызло то, что он должен был при покупателе из разночинцев сводить свои родственные счеты. Сестра Павла подвела его, стакнулась с покупщиком. Никогда еще его дворянский гонор так не страдал. Еще добро бы Теркин влюбился в Саню и сделал предложение... И того нет. Он только разыграл роль сердобольного опекуна: поставил условием сделки обеспечение Сани... Бог знает, что такое! На все это Иван Захарыч должен был согласиться и чувствует теперь, что сестра Павла еще больше заберет его; а на стороне у него на днях ожидается приращение незаконной семьи. Надо и тех обеспечить. Без продажи усадьбы нечего и думать обойтись; а лучшего покупщика не найти. Злиться на сестру он не смеет. Формально она права; но никак он уже не ожидал такого подхода.

Павла Захаровна поглядывала вкось на брата и прихлебывала чай с блюдечка. Она добьется того, что получит свое; но этот "кошатник" как-то сразу изменил ее позицию. Ему она будет обязана, а не своей мудрой голове. Точно подачку ей подал. И как он ни хитри, ему "девчонка" понравилась. Очень может статься, она угодит за него!.. Брыкаться и брат не станет; а ей и подавно нечего стоять за ненавистное отродье распутной невестки. И что же выйдет? Госпожа Теркина вот здесь барыней заживет, миллионщицей; отец совсем прогорит, продаст и вторую вотчину. Положим, они с сестрой купят ее, и он при них останется. А если зятек с дочкой здесь очутятся? Они его к себе переманят... "Кошатник" из одного разночинского задора это сделает.

Чай плохо шел в горло Павлы Захаровны, и она то и дело откашливалась.

Теркин сидел между ними, но разговаривал больше с Саней.

Его подмывало настроение, сходное с чувством, когда удастся кого-нибудь вытянуть из воды. На Саню он поглядывал точно на собственное "чадо". Почему-то ему верилось, что теперь она уже не пропадет. Таксатора завтра же не будет здесь: он этого прямо потребовал. Не плутоватого маклака устранял он, главным образом, а нахала, способного развратить милую девушку. И он не стыдился такого сознания. Все сильнее и сильнее разгоралось в нем желание оставить Заводное за собою, если не сейчас, то через два-три года. Он уже решался взять на свой страх эту покупку. Если компания не одобрит ее, тем лучше: это будет его имение, и он на свой счет создаст в нем школу практических лесоводов.

Не одно это его тешило. Сидит он среди помещичьей семьи, с гонором, - он - мужичий подкидыш, разночинец, которого Павла Захаровна наверное зовет "кошатником" и "хамом"... Нет! от них следует отбирать вотчины людям, как он, у кого есть любовь к родному краю, к лесным угодьям, к кормилице реке. Не собственной мошной он силен, не ею он величается, а добился всего этого головой и волей, надзором за собственной совестью.

- Вам покрепче, Василий Иваныч? - донесся до него голосок Сани.

Она глядела на него из-за самовара.

- Да, покрепче, Александра Ивановна.

- Со сливками?

- Нет, позвольте с лимоном.

Что-то заиграло у него в груди от голоска Сани и мягкого блеска ее глаз. Прилив жалости подступил к сердцу. Захотелось сейчас же увести ее из этой семьи, обласкать, наставить, создать для нее совсем другую жизнь. Быстрая-быстрая мысль пронизала его мозг... Ведь женщина два года назад помогла ему. С ее деньгами дошел он в такой ничтожный срок до теперешнего положения... И она же довела его до сделки с совестью. Всю жизнь он будет помнить про эту сделку. Там он попользовался, здесь - сам должен оградить беспомощное женское существо, разделить с ним свой достаток, сделать из нее подругу не потому, что животная страсть колышет его, а потому что "так будет гоже", мысленно выговорил он по-мужицки.

Его взгляд приласкал Саню, когда она подавала ему стакан чаю.

Сегодня во всем доме произошло какое-то событие. И в ней самой есть что-то новое. Ей почти неприятно чувствовать позади себя Николая Никанорыча. Хотелось бы выкинуть то, что было между ними. Он ей чужой. "Хороший человек" не он, а вот тот, Василий Иванович, перед которым все смирились, даже тетка Павла. Как будто и всю судьбу их семьи держит он в своих руках. Но ей он не страшен. Напротив! Василий Иваныч добрый и красивый, гораздо милее Николая Никанорыча. Наверное он будет с ней еще много говорить... И она ему во всем покается сама, не дожидаясь его расспросов.

- А ваш управляющий где же? - спросила Теркина Марфа Захаровна. - И ему бы чаю предложить.

- Он еще не вернулся из лесу, - ответил Теркин.

Павла Захаровна поглядела вбок на сестру: "довольно, мол, и одного хама, а то еще его приказчиков всяких в свою компанию принимать!"

Теркин подметил этот взгляд и сказал, обернувшись к Ивану Захарычу:

- Вашу дачу он теперь знает как свои пять пальцев.

Иван Захарыч промолчал и только слащаво усмехнулся. Ему предстояло объяснение с Первачом, и он не знал, как ему быть: сестра отказалась от всякого посредничества... Денег заплатить Первачу у него не было: приходилось просить их у покупщика.

Протянулось очень длинное молчание. Теркину оно не показалось тягостным. Он и не требовал, чтобы его занимали... Ему было хорошо. Из цветника долетало благоухание ветерка. В парке защелкал соловей. Позади, внизу, неслышно текла река, куда ему хотелось спуститься под руку с Саней.

- Колокольчик! - тихо вскрикнула Саня, будто она вздохнула.

- Кто бы это?.. - спросила Марфа Захаровна. Предводитель?

- Ему теперь не до разъездов! - выговорил Иван Захарыч.

Звон резко оборвался у крыльца.

Теркин подумал о Звереве. Будь он тогда у него в таком же настроении, как сегодня, вероятно "Петька" выклянчил бы у него тысчонку-другую.

Камердинер Ивана Захарыча показался в дверях террасы.

- Кто приехал? - спросила первая Марфа Захаровна.

- Барыня... Карточку вот дали... Господину Теркину... По делу... Их желают видеть.

- Меня? - переспросил Теркин и быстро поднялся.

- Так точно.

На карточке стояло: "Серафима Ефимовна Рудич".

Он подавил в себе смущение, но Саня заметила, как глаза его вдруг потемнели.

- Вы позволите принять эту госпожу, - обратился он к хозяевам - во флигеле?

- Почему же нет? Гостиная в вашем распоряжении, - чопорно выговорил Иван Захарыч.

Теркин был уже на пороге, скорым шагом прошел из гостиной и в зале столкнулся с гостьей.

Первая его мысль была не принять ее, но он сейчас же нашел это "гнусной трусостью" и смело пошел на все, что этот приезд Серафимы мог повести за собою.

XXVII

В той самой беседке, где он в первый раз говорил с Саней, сидели они друг против друга.

Теркин быстро-быстро оглядел ее и тотчас же отвел глаза. Серафима была одета пестро, но очень к лицу - шляпка с яркими цветами и шелковый ватерпруф темно- малинового цвета, с мешком назади и распашными рукавами. Ему показалось, что она немного притирается. Глаза выступали непомерно - она их или подкрашивала, или что-нибудь впускала в зрачки. На лице - бледном и немного пополневшем - пробегали струйки нервной дрожи. От нее сильно пахло духами. Из-под юбки светлого платья выставлялась нога в красноватой ботинке. На лбу волосы были взбиты.

"Кокотка, как есть кокотка!" - определил он мысленно и в груди ощутил род жжения. Никакой радости, даже волнения он не сознавал в себе. Ему предстояло что-то ненужное и тяжкое.

- Здравствуй, Вася! - заговорила первая Серафима и подалась к нему своим, все таким же пышным станом.

Он ничего не ответил.

- Ты так меня встречаешь?

- К чему же этот приезд сюда?.. Ведь у меня есть квартира в городе.

- Кто же виноват, что ты здесь днюешь и ночуешь?.. Низовьев хотел тебя вызвать, нарочного послать. Он тебя ждет второй день. Ты получил его письмо?

- Получил... Но здесь я еще не покончил.

- Ну, я и рассудила поехать сама. Я по делу, ничего тут нет неприличного. Уж если ты нынче стал такой ц/ирлих-ман/ирлих... Или ты у этих уродов на правах не одного покупателя, а чего-нибудь поближе?

Губы ее начали заметно вздрагивать. Она их закусила, чтобы удержать слезы.

- Все это ни к чему, и вы напрасно...

- Нет, уж пожалуйста, не на "вы"! В каких бы ты ни был ко мне чувствах - я не могу... слышишь, Вася, не могу. Это нехорошо, недостойно тебя. Я - свободна, никому не принадлежу, стало, могу быть с кем угодно на "ты"... Да будь я и замужем... Мы - старые друзья. Точно так и ты... ведь ты никому не обязан ответом?

Ее глаза остановились на нем пытливо и страстно. Ему стало неловко. Он не глядел на нее.

- Тут свобода ни к чему, - выговорил он немного помягче.

- Пойдем отсюда. Здесь мы на юру! Оттуда видно... И ты будешь стесняться...

- С какой стати?

- Прошу тебя.

Она так произнесла эти два слова, что он не мог не встать. Встала и Серафима и взяла его сама под руку.