Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия

А В. В. Петелин к моей информации и вовсе отнесся иронически. Петелин уверен, что сочиненные Гиреевым письма — подлинны, и сочиненные Гиреевым персонажи — достоверны, и то, что за Булгаковым, когда его свалил тиф, ухаживает загадочная Татьяна Павловна (та самая «стройная брюнетка лет тридцати пяти», надоумившая Булгакова стать писателем), — не вызывает сомнений. С недоумением приводит Петелин фрагмент моей беседы с Т. Н. Замечает недоверчиво: «По словам Л. Яновской, Татьяна Николаевна все время пребывания Булгакова на Кавказе была с ним вместе. Более того, и во время болезни его тифом она все время была с ним»[220]. А далее возвращается к вдохновенным фантазиям Девлета Азаматовича, продолжая пересказывать их.

Со временем оказалось, что сочинение Гиреева — не казус, а явление. Огромные «документально-художественные» романы о Михаиле Булгакове один за другим выходят на книжный рынок. «Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове» Валерия Есенкова (1997). «Любовь Михаила Булгакова» Варлена Стронгина (2000). И т. д. И т. д. Они неизменно встречают восторженный прием критики. И столь же «документально-художественные» сочинения в периодике соперничают с ними.

Гиреевщина стала традицией.

Детектив с плагиатом

И без детектива с плагиатом не обошлось. В. В. Петелин нашел плагиат — у меня, из книги Д. А. Гиреева. Очень трогательно рассказал, как Гиреев обнаружил в ЦГАЛИ фонд писателя Юрия Слезкина, нашел в этом фонде старые владикавказские афиши, в частности, афишу первого представления пьесы Булгакова «Братья Турбины», потом в своей книге «Михаил Булгаков на берегах Терека» об этом человечеству поведал, а Яновская, прочитав книжку Гиреева, побежала в ЦГАЛИ, «нашла» по указанному Гиреевым архивному адресу нужные «единицы хранения» и в книге «Творческий путь Михаила Булгакова», вышедшей три года спустя, представила как собственное открытие. И даже фоторепродукцию уже опубликованной Гиреевым афиши «Братьев Турбиных» повторила.

«…Д. Гиреев уже опубликовал и указал адрес, где искать эти афиши — в архиве Юрия Слезкина, где и „нашла“ их Яновская»[221]. «Когда же мы начнем учитывать опыт своих предшественников и ссылаться на результаты их труда?»[222] — наставительно писал Петелин, и снисходительное мы по отношению ко мне, по-видимому, обозначало добродушную интонацию учителя по отношению к нерадивому ученику.

Читатель уже догадывается (а булгаковедам старшего поколения, и в первую очередь В. В. Петелину, это хорошо известно), что на самом деле все было точнехонько наоборот и именно так, как обыкновенно бывает.

Архивы ЦГАЛИ мне были знакомы с середины 1950-х годов. С тех давних пор, когда руководитель этого учреждения назывался не директором или заведующим, а Начальником и носил военную форму, а доступ к документам уже был приоткрыт — оттепель! — хотя все еще очень затруднен, настолько затруднен, что запрещалось вносить в читальный зал ручки и карандаши, не то что делать выписки. А у Начальника уже появилась молоденькая и очень милая — опять-таки оттепель! — заместительница, Наталья Борисовна Волкова, та самая, которая впоследствии на многие десятилетия возглавит ЦГАЛИ и будет известна своей редкостной строгостью, а я так никогда и не поверю в ее строгость, потому что всегда буду помнить зарю приобщения к литературным архивам и первые шаги сладостного жанра — жанра архивной литературной публикации в просыпавшейся после долгого оцепенения стране.

В ЦГАЛИ был фонд Ильфа и Петрова, в котором в 1950-е годы я делала свои первые открытия, а с начала 1960-х, едва начав изучение Михаила Булгакова, с головой ушла в новые бесконечности. Здесь были фонды Главискусства и Главреперткома с застрявшими в них пьесами Михаила Булгакова, фонды московских театров, литературных редакций, Союза писателей, множество фондов отдельных лиц, знаменитых и незнаменитых, с самыми неожиданными упоминаниями и документами.

Но исследовательская работа — процесс, и не все в этом процессе происходит сразу. В фонд Юрия Слезкина, писателя, с которым Булгаков дружил во Владикавказе и которого тепло описал в «Записках на манжетах», я врубилась только в середине 1970-х, после поездки на Северный Кавказ. Что было конкретным толчком, уже не помню. Очередной просмотр немалого каталога фондов ЦГАЛИ? Или, может быть, реорганизация предназначенной для читателей, общедоступной архивной картотеки (этого «Сезам, отворись!», этого ключика к несметным богатствам хранилища)?

В какой-то момент в подвальном помещении ЦГАЛИ был оборудован маленький зал, или, точнее, просторная комната, плотно уставленная по периметру шкафами с алфавитными ящичками. А где-то в невидимых служебных помещениях студенты — архивисты и историки, проходившие практику в ЦГАЛИ, — терпеливо просматривали одну за другою описи фондов, а иногда и самые фонды; неожиданно встретившееся в них литературное имя аккуратно заносилось в карточку; карточки добавлялись в алфавитные ящички, заполняя эти самые «каталожные» шкафы. И, приезжая в Москву и непременно навестив ЦГАЛИ (навестишь — если фонд Булгакова в «Ленинке» для меня закрыт), я спускалась в это прелестное помещение, листала нанизанные на железный прут карточки на «Б» (Булгаков) или на «И» (Ильф) или искала другие интересовавшие меня имена — на предмет, не появилась ли новая отсылка к очень старым, забытым, выпавшим из поля зрения, но тщательно сохраняемым документам. Не исключено, что в такой вот свежезаполненной карточке — спасибо внимательному студенту! — высветилось упоминание имени Михаила Булгакова в фонде Юрия Слезкина.

Так или иначе, что-то меня встряхнуло, и однажды я затребовала опись фонда Юрия Слезкина. В кратком описании какого-то документа мелькнуло знакомое словосочетание: «Первый советский театр». Так в 1920–1921 годах во Владикавказе назывался русский театр, на сцене которого шли первые пьесы Михаила Булгакова. И уж тут я стала выписывать подряд все, что могло хоть как-то касаться Владикавказа.

В фонде Слезкина обнаружились письма, связанные с именем Михаила Булгакова. Первый вариант романа Слезкина «Девушка с гор» («Столовая гора»), не опубликованный, не цензурованный вариант, полный непосредственных владикавказских впечатлений. Но главное — здесь были афиши. На меня буквально обрушились папки, полные афиш и программ. Тех самых афиш и программ, которые в апреле 1975 года я тщетно искала в городе Орджоникидзе, бывшем Владикавказе, а теперь столице республики Северная Осетия, искала в тамошнем государственном архиве, в республиканской библиотеке, в краеведческом музее, в коллекции городского театра, в Северо-Осетинском НИИ…

Конечно, Слезкин коллекционировал только те афиши и программки, в которых упоминалось его имя. Но живое присутствие Булгакова замелькало на многих листах…

Из архивной документации было видно, что бoльшую часть этих материалов исследователи не запрашивали — никто, никогда, ни разу. С оборотной стороны одной из афиш крошилась побелка — много лет тому назад Слезкин содрал эту афишу прямо со стены. Другие от долгого хранения в сложенном виде протерлись до дыр на сгибах. Сотрудница читального зала, выдававшая мне эти папки, со вздохом сказала, что, так и быть, мне эти бумаги выдадут, но после меня их закроют, поскольку все это нужно отдавать «на реставрацию».

Я получила у Н. Б. Волковой разрешение на фотокопирование открытых мною документов, и мой сын Андрей, случившийся тогда в Москве, с увлечением принялся их переснимать. Потом, с отснятой пленкой и фотоаппаратом, уехал домой в Харьков, а я осталась «закругляться».

А Гиреев? Нет, пока на полях булгаковедения Гиреев не просматривается. Не удивительно: еще не опубликован в ленинградском журнале «Аврора» рассказ Булгакова «Красная корона», который подвигнет нашего сочинителя на его «романтическую историю».