Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия

Опять: «нет в живых»? Но полутора годами раньше — 13 марта 1979 года — Гиреев писал мне: «Я перечитал Ваши булгаковские статьи, многоуважаемая Лидия Марковна, и с радостью обратил внимание на то, что Вы лично встречались и беседовали с Татьяной Николаевной — первой женой писателя. Припомните, пожалуйста, не говорила ли она Вам, когда и при каких обстоятельствах приехала во Владикавказ? Где они жили в нашем городе? <…> И вообще, что Т. Н. рассказывала о жизни во Владикавказе? Всего Вам доброго. Д. Гиреев».

Это было не первое его письмо (о чем ниже), и поразило оно меня одним: Гиреев так и не спросил адрес Татьяны Николаевны! Житель Владикавказа, знающий в городе каждый угол, расспрашивал о Владикавказе — меня: что рассказывала Т. Н. о фактически незнакомом мне Владикавказе!

Ну, задал бы сам ей эти вопросы — да не по почте, а лично. Вот он пишет ей (16 декабря 1980), что только что вернулся из Москвы, со съезда писателей России. Чтo ему стоило заехать по дороге из Москвы в Туапсе на день? Да хоть на час — подумаешь, круг… Жалуется ей на занятость — преподает в университете. Но и во время летних каникул не приехал[210].

Гиреева не интересовал ее адрес. Он не хотел с нею встречаться. Почему? Да потому, что у него была своя, «художественная» версия пребывания Михаила Булгакова «на берегах Терека». Рассказы Т. Н. могли разрушить так тщательно выстроенный им, дорогой его сердцу сюжет.

Тогда, в 1978–1979 годах, я получила от Д. А. Гиреева несколько писем. Инициатором переписки был он. Задавал вопросы. Писал: «Само собой разумеется: если где-либо я использую Ваши сведения в научных публикациях, то со ссылкой на Вас». Признаюсь, у меня не было большого желания делиться неопубликованной информацией с посторонним человеком — у меня шла книга. Но что поделаешь, коллега спрашивает — и на все вопросы я терпеливо и четко, хотя и кратко, отвечала…

И что же, спросит читатель, обещал дать ссылки и не дал? Нет, дорогой читатель, гораздо хуже: Гиреев не воспользовался информацией из моих писем— она противоречила сочиненному им сюжету.

Впрочем, даже на опубликованные мои работы он ссылается в своей книге своеобразно. Вот ссылка на статью в «Социалистической Осетии»: название газеты, год, номер — все на месте, но кто автор статьи — не указано[211]. Ссылка на рассказ Булгакова «Красная корона», опубликованный в журнале «Аврора» в 1977 году. Название журнала, год, номер, даже страница — все проставлено. Кроме одного: о том, что это моя публикация — молчок[212].

Еще? «В нашей работе, — пишет о себе во множественном числе Гиреев, — довольно широко используются данные <…> фельетона „Неделя просвещения“, опубликованного во владикавказской газете „Коммунист“ 1 апреля 1921 г.»[213].

Что же удивительного, скажет читатель. Владикавказская газета, Гиреев там, во Владикавказе, то бишь, городе Орджоникидзе, ее нашел, цитирует… Увы, дорогой читатель, этот фельетон Булгакова Гиреев нашел не во Владикавказе, а в московском журнале «Юность», в моей публикации. По-видимому, на Северном Кавказе этот номер газеты не сохранился. По крайней мере, найти его там пока не удалось. Я разыскала его в Москве — чудом или, если хотите, по счастливой случайности — в газетном подвале библиотеки бывшей Академии общественных наук, в том, может быть, единственном месте, где он затаился. (Причем у этой истории было странное продолжение: после выхода журнала в свет, решив еще раз просмотреть оригинал, я снова побывала в том самом газетном подвале. Подшивку мне выдали. Листа с «Неделей просвещения» в ней уже не было, и больше я его не видела никогда.)

И еще из той же серии. О другом произведении раннего Булгакова Леонид Паршин замечает: «Гиреев указывает, что рассказ „Дань восхищения“ был опубликован в „Кавказской газете“ (Владикавказ) 5 февраля 1920 года, однако не сообщает места хранения газеты, и это, таким образом, трудно проверить»[214].

Не трудитесь проверять. «Указание» Гиреева восходит к моей статье, опубликованной в том же журнале. Видите ли, в отделе рукописей «Ленинки», в булгаковском фонде, сохранялись три маленьких фрагмента рассказа, собственноручно вырезанные писателем из газеты. Название рассказа было известно — из булгаковского письма. Название и дата газеты оставались неизвестными. Тем не менее, рассмотрев уцелевшие кусочки, я предположила по характеру шрифтов, что это «Кавказская газета», а по уцелевшим фрагментам объявлений на обороте вычислила вероятную дату — 6 или 7 февраля 1920 года. В статье отметила, что «самый экземпляр „Кавказской газеты“, несмотря на упорные розыски в библиотеках и архивах страны, мне найти не удалось»[215].

Фантазия Гиреева-беллетриста радостно хватается за это не удалось. А если сделать вид, что ему-то удалось? Чуть-чуть передвигается дата: не колеблющееся 6-е или 7-е февраля, но твердо: 5-е! Теперь никаких сомнений! Доверчивый читатель прямо-таки видит газету в гиреевских руках…

А может быть, она и вправду в его руках? Вот Гиреев пересказывает найденный им булгаковский текст: «Дом, что на углу Крещатика и Прорезной. Откуда-то стреляют. Со стены сыплются куски штукатурки. Николка жмется к забору…»[216]

Дочитав до слова забор, я, увы, понимаю, что Булгаков тут ни при чем. Не было в Киеве «на углу Крещатика и Прорезной» никакого забора. Эти прекрасные каменные здания на обоих углах Прорезной улицы при ее впадении в Крещатик, запечатленные еще на дореволюционных фотографиях и в этом самом виде существовавшие до Великой войны, я помню с детства. И Булгаков этот перекресток знал. Он вообще, в отличие от Гиреева, очень хорошо знал Киев, вдоль и поперек исхоженный его ногами.

Не нашел Девлет Азаматович «Кавказскую газету» — ни за 5-е, ни за 6-е, ни за 7-е февраля 1920 года, и полный текст рассказа «Дань восхищения», как ни печально, доныне неизвестен.

У книги Гиреева подзаголовок: «Документальная повесть». Такое определение обыкновенно предполагает, что в основе повести факты и документы, в меру писательского таланта расцвеченные воображением. Но здесь указание жанра — литературный прием. В основе повести вымысел, для ощущения достоверности украшенный документами. Чистой воды беллетристика, загримированная под документ.

В качестве сюжета Гиреев использовал рассказ Михаила Булгакова «Красная корона». В рассказе младший брат героя уходит в белые войска; «старуха мать» умоляет старшего сына найти и вернуть его; и старший разыскивает и находит младшего — перед последним боем; и отправляет его в этот последний — в этот самый последний — бой, и младший погибает у него на глазах, а старший теряет рассудок.

Для Булгакова «Красная корона» — очень личная, почти интимная проза. Он был уже на Северном Кавказе, когда в Киеве в конце 1919 года отступающими деникинцами были мобилизованы и увезены — как потом оказалось, навсегда — его младшие братья Николай и Иван. В течение двух лет он ничего не знал о них, и девятнадцатилетний Николай, который станет прототипом бессмертного Николки в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных», приходил в снах, всегда окровавленный, и Булгаков просыпался с замиранием сердца и с отчаянием думал, что брат убит. Жестокая боль утраты, смешанная с мучительным чувством вины (мы всегда в ответе за тех, кого любим), перелилась в рассказ «Красная корона». От пережитой боли Булгаков не мог вполне уйти даже тогда, когда оказалось, что братья живы. И в последней главе «Белой гвардии» Елене снится окровавленный Николка: «В руках у него была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками. Елена мгновенно подумала, что он умрет, и горько зарыдала и проснулась с криком в ночи…» И позже, в повести «Тайному другу» (1929), снова всплывают эти сны и образ погибшего на войне девятнадцатилетнего брата. Но к собственно биографии Булгакова, как видите, рассказ отношения не имеет.