НА АРЕНЕ СТАРОГО ЦИРКА - Дмитрий Альперов

По настоянию Сура в день нашего бенефиса по улицам Павлова разъезжала кавалькада из двенадцати извозчиков и десятка цирковых лошадей. Артисты ехали верхами, на извозчиках был размещен оркестр. В руках у артистов были большие плакаты: «Сегодня бенефис клоунов Альперовых». Вечером сбор был наивысший за все пребывание в Павлове. Сур торжествовал, что его идея оказалась удачной.

Дом, в котором мы жили, принадлежал женщине, муж которой был сослан на каторгу как фальшивомонетчик. Хозяйка, простая, недалекая женщина, рассказывала, что муж ее делал рубли из лома серебра и совершенно, как настоящие. Он не попался бы, если бы не дети, которые случайно взяли для игры недоделанные рубли. Полиция нагрянула с обыском. Взяла штамп и совершенно готовые пятьсот серебряных рублей. А на суде делавшие обыск полицейские показали, что нашли только штамп. Пятьсот же рублей остались в карманах полицейских.

18 июня 1912 г. мы покинули Павлово. Уезжали мы в восемь

часов утра на Кочковском пароходе «Проворный». Отец записывает: «Провожают, масса народу иа пароходе и пристани. Высыпало все село. Тысячи платков и шапок приветствуют. Трогательный момент».

Мы переехали с цирком в Муром, где должна была открыться ярмарка. Ярмарочная площадь была немощеная. Палатки деревянные. Много щепного товара: дуги, колеса, лопаты. Все это горами навалено прямо на землю. Торговцы ночуют тут же на возах, в палатках, оберегая свое имущество. На ярмарке два балагана и кино. И повсюду главный ярмарочный российский товар — водка. Пьяных можно было встретить в неограниченном количестве и днем и ночью. А тоску русский человек изливал в бессмысленной, на мой взгляд, песне «Пускай ма-а-а-гила меня накажет за то, что я ее люблю…» Песня эта рыдающим воплем стояла над всей ярмаркой. Отец записывает: «Город специфический — в «русском» духе. Гнездо союзников. Вся наша администрация советует на манеже быть осторожными».

Муром — город красивый. Много зелени. Прекрасный сквер с рестораном. В построенной на берегу Оки четырехярусной беседке мы просиживали с отцом до восхода солнца, любуясь на огни пароходов, темные ночью плоты с единственной светлой точкой от разложенного костра.

Работа иа ярмарке покрыла Суру все материальные недохватки в Павлове и Нижнем Новгороде. Десять представлений прошло с аншлагом.

В Муроме Сур решил продать одну из своих школьных лошадей, которая плохо поддавалась дрессировке. Лошадь была седая в яблоках. Выучил он ее только испанскому шагу, да еще умела она под марш выбрасывать передние ноги. Сказал Сур барышникам, чтобы они ему подыскали покупателя. Барышники сообщили, что настоятелю монастыря нужна лошадь. Байдони стал сговариваться с настоятелем. Попробовали лошадь: идет в паре с другой серой лошадью хорошо. Настоятель решил, что можно будет на ней встречать архиерея и возить иконы, и стал закидывать удочку, не пожертвует ли Сур лошадь для монастыря. Байдони нашелся сейчас же и сказал: «Напрасно будешь говорить, батя, ведь хозяин — немчура». Настоятель покряхтел и заплатил требуемую сумму. Угостил Байдони коньяком и к сумме продажной расписки приписал стоимость двух бутылок коньяку и себе рублей двадцать пять. Байдони согласился подписать расписку только с условием, чтобы и на его долю было приписано десять рублей. Расписку переписали, и десять рублей Байдони, конечно, тут же пропил.

Через несколько дней приехал архиерей. Приехал он поездом, ему подали коляску, запряженную двумя серыми лошадьми: он должен был проехать через всю ярмарку в собор. На вокзале его встречало духовенство и много народу из горожан. Мы на вокзале не были, а пошли вместе с Суром и Байдони посмотреть, как он выедет на большую дорогу, шедшую мимо ярмарки. Видим — едут, лошадь идет хорошо. Как только коляска поровнялась с ярмарочной территорией, в балагане оркестр заиграл марш. Наш «Монплезир» давай выкидывать передние ноги в такт музыке, сбивая этим с шага и вторую лошадь. Кучер дергает возжи, а он то испанским шагам идет, то в такт музыке. Это было так смешно, что мы катались от смеху. Один Сур волновался, хотел поправить дело, подбежал с палкой к лошади и стал приказывать ей. Она же, заслышав его голос, старательнее стала делать па под музыку. Пришлось остановить экипаж, архиерей пересел в другую коляску. Духовенство было в смущении, а мы долго вспоминали «Монплезира», его испанский шаг и растерянные лица архиерея и сопровождавшего его духовенства. Все «благолепие» выезда пропало.

В Муроме все постройки были деревянные. И потому, как только где-либо начинался пожар, люди бросали все и бежали тушить. В городе была только одна пожарная часть. В день нашего бенефиса ударил набат. Вся публика моментально-бросилась вон из цирка. Не осталось ни одного человека. Мы не доканчивали спектакля. На другой день шла пантомима «Тарас Бульба». Я играл Андрея. Меня только что убили, я упал, лежу и вдруг слышу опять набат. В минуту цирк опустел. Слышу голос отца: «Вставай. Не для кого играть». Я вскочил, бросился в уборную, наскоро снял грим и помчался с другими артистами на пожар. Прибежали мы, смотрим — пожарных нет. Оказывается, загорелось сразу в двух концах города. Жители бегают, тушат сами. Искры сыплются на соседний дом, и он вот-вот загорится. Тогда мы, циркачи, бросились на крышу дома, нам подали туда простыни, одеяла и из рук в руки начали передавать ведра с водой. Мы сидели на крыше и поливали одеяла из простыни. Таким образом, пока тушили пожар, нам удалось отстоять соседний дом, и пожар был ликвидирован. К концу пожара приехал исправник и благодарил нас. Когда же, наконец, приехала пожарная команда, толпа встретила ее смехом и тюканьем.

На другой день Сур собрал нас на манеже и категорически запретил нам, молодежи, бегать на пожары.

Ярмарка кончилась. Сборы сразу упали. Площадь очистилась от картонных домиков, возы с последней кладью уехали, и только, как большой, доживающий последние дни гриб, посреди площади стоял цирк.

На пароходе мы перебрались в Касимов; город красивее Мурома, но к нему трудно добраться зимой: стоял он в пятидесяти верстах от железной дороги. В городе много татар. Особенность города: обилие очень красивых лошадей. Цирк находился между городом и ярмаркой. Часто можно было видеть: едет татарин, упряжь у него небогатая, а лошадь — загляденье. Мы почти каждое утро ходили смотреть торг. На ярмарке продавалось много лошадей и всякого другого скота. Огромное поле — его взглядом не окинешь, и все лошади. Часто слышалось: — держи!., лови!.. Это означало, что лошадь сорвалась и убежала. Мы в первое время думали, что вора ловят, но в этом отношении касимовская ярмарка составляла счастливое исключение. Воры сюда на гастроли не приезжали, так как знали местный обычай: если поймают вора, то тут же с ним расправлялись самосудом. На ярмарке не было ни «тринадцатой веры», ни «трех листков».