Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

Неудивительно, что именно то гносеополе, которое ориентировано на анализ современной («сейчас-здесь») Европы приобрело статус социальной науки – она должна была исследовать процессы, изменения, развитие. Объект исследования определил дисциплину и создал социальную науку из одного гносеополя, дисциплинарно заморозив другие гносеополя на предшествующем социальной науке уровне (у них в качестве объектов – события и статика, не-развитие, не-процессы). Дисциплинарность скрыла, что в одном случае перед нами феномен, являющийся гносеополем и социальной наукой одновременно, т. е. нетождественный сам себе; в другом – два гносеополя, лишённые реальной возможности превращения в социальную науку. Но поскольку все эти сферы были оформлены как дисциплины, одни дисциплины оказывались главными и первичными, а другие неглавными и в лучшем случае вторичными. История и востоковедение как дисциплины отличаются от самих себя как гносеополей отличаются так же, как плантационное рабство, созданное капитализмом в качестве своей некапиталистической функции в Северной Америке и на Карибах отличается от античного рабства.

Обнаружив гносеополе как пропущенное (потерянное?) звено европейской системы знания, мы не только находим ключ к социальной борьбе в интеллектуальной сфере по таким вопросам, которые не могли быть решены чисто идеологически, но и обнаруживаем реальный механизм связи между идеологиями и социальной наукой, механизм конструирования социальной науки с помощью и на основе идеологии.

В целом новоевропейское знание оказывается похожим на систему треугольников, сформированную по «матрёшечному» принципу. Первый (самый большой) треугольник – идеологии: три великие идеологии Модерна – консерватизм, либерализм, марксизм. Следующий треугольник – гносеополя: история, ориентализм, социальная наука. И наконец, внутри социальной науки – ЭСП комплекс. Показательно, что, во-первых, социальная наука является гносеополем в потенции, реализует она себя в качестве науки (социальной); во-вторых, в качестве таковой она реализует себя не как целостность (история капиталистической системы и/или оксидентализм), а как сумма (или мозаика) экономики, социологии, политологии; в-третьих, будучи ориентированной на изучение систем, всё, связанное с субъектом, социальная наука либо вытесняет на свою периферию в качестве гуманитарного знания, либо вообще выталкивает за свои пределы, за пределы рационального знания – в сферу литературы, искусства.

В самоопределении гносеополей пространственно-временные критерии пересекаются с другим типом критерия – универсальный/уникальный. История (событий) становится структурой, изучающей событийно-уникальное, уникальные точки во времени. Ориентализм превращается в «машину» уникализации всего неевропейского (универсально только европейское). В то же время социальная наука – это «машина» универсализации всех своих объектов.

История – время без пространства (или пространства прошлого времени), а потому это время носит корпускулярный характер. Ориентализм – наиболее «хитрая» из конструкций. Он представляет неевропейское пространство, изъятое из времени. Здесь всё – реликт, а следовательно, такой уникум, в котором растворяется всё общее. Социальная наука противостоит востоковедению и истории вместе взятым. Если же говорить об этом противостоянии по отдельности, то противоречие между социальной наукой и ориентализмом носит намного более острый характер, чем таковое между ней и историей.

Что отличает ориентализм от истории и социальной науки? Есть ли какое-то особое противоречие, отличное от оппозиции «пространство – время» и «универсальное – уникальное»? Есть. Это противоречие «субъект – объект».

Ориентализация Востока лишила его времени (его собственного времени), а следовательно «способности» – в рамках ориентализма – к самостоятельному развитию. Субъект действует прежде всего во времени. Время – это то, что объединяет историю и социальную науку. Ориентализм сконструирован как принципиальное отрицание не только времени, но и субъектности, которая существует даже в том случае, если в данной исторической системе субъект социально не фиксируется.

В либеральной науке об обществе – внешне нежёсткой, плюралистичной – взаимоисключающее состояние гносеополей долго не было серьёзной проблемой. По крайней мере, её можно было игнорировать, что и делалось до 1970-х гг. В марксизме из-за его холизма как идеологии и как организации знания это противоречие носило намного более острый характер, грозя появлением альтернативных истматов для Запада и Востока. В попытке включить все гносеополя в единую систему знаний – истмат, советский марксизм воспроизвёл в интериоризированном, а потому гораздо более опасном для себя как целостности напряжённости, характерные для либеральной науки: благими намерениями…

X. На пороге новой системы знания о мире

Действительно, заманчиво и прекрасно было бы создать социально-ориенталистско-историческую уни– (или моно-) дисциплинарную науку. Однако на этом пути возникают непреодолимые препятствия. Социальная наука – элемент сложной новоевропейскои иерархически организованной системы знания: идеологии, гносеополя, социальные науки. Эта система построена и сбалансирована определённым образом, и из неё нельзя безнаказанно «вынуть» ни один элемент. Это – не говоря о том, что социальная наука нетождественна самой себе как суммарная (тримодальная) наука целостному гносеополю и что её функционирование в качестве науки блокирует превращение в научные конструкции два других гносеополя, «дисциплинируя» их как историю и ориентализм. Наконец, фундамент всей системы – идеология (идеологии), а потому и демонтаж нужно начинать с идеологического фундамента (в этом плане наиболее удобная идеология – марксизм; поскольку он претендует на статус научной идеологии, его можно демонтировать подвергнув тесту на научность – «назвался груздем, полезай в кузов»). Иными словами, нельзя просто создать новое востоковедение или новую историю при сохранении капиталоцентричной новоевропейской формы организации рационального знания в целом. Это возможно только на основе и в рамках принципиально иной формы, иной дисциплинарной сетки, и в какой степени новая история будет историей, а новое востоковедение – востоковедением – это открытый вопрос.

В нынешней форме организации научного знания история любых систем моделируется по образцу и подобию капиталистической (кстати, только так мы можем иметь одну «надсобытийную» историческую дисциплину). Но социальные системы бывают разные и далеко не во всех из них господствует линейное время. Я много писал о том, что противопоставление Европы и неевропейских обществ носит не вполне корректный характер, поскольку между «неевропейскими» обществами, например, Китаем и Индией много различий. Тем не менее, в двух, но очень важных отношениях, а точнее, в одном, но двуедином Европа действительно противостоит «остальному» миру – линейное время и социально (институционально) фиксируемый субъект[216] (субъектность существует во всех обществах, однако далеко не всегда она и её носитель фиксируются социально, часто субъектность растворена в системности, именно это облегчило Западу аналитически десубъективировать Восток в ходе и посредством операции «Ориентализм»). Система линейного времени, общество с социально фиксируемым (а с возникновения христианства – индивидуальным) субъектом требует для описания и концептуализации принципиально иных форм, чем систем циклического («одноплоскостного») времени; первые и вторые требуют принципиально различных научных языков (понятийных аппаратов) для концептуализации. И – повторю – эти языки невозможно создать в рамках существующей системы знания. Необходима иная система знания, где, например, изучение капитализма посредством ЭСП комплекса станет частным случаем дисциплины