Конспирология/криптополитэкономия капитализма как основа изучения западных элит - Андрей Фурсов

Конспирология/криптополитэкономия капитализма как основа изучения западных элит

Глава I

Есть странное противоречие в нашей жизни — жизни учёных, аналитиков, исследователей, изучающих социальную реальность. На уровне здравого смысла, регулирующего повседневное поведение, мы прекрасно знаем, что, во-первых, есть лица, группы и структуры, оказывающие на ход вещей, на жизнь значительно большее влияние, чем другие лица, группы и структуры, а порой — чем большинство этих последних; во-вторых, эти более могущественные лица, группы и структуры реализуют своё влияние, власть скрытым образом, за кулисами видимых событий; в-третьих, лица, группы и структуры, о которых идёт речь, существуют не хаотически, а организованно. Всё это довольно тривиально, и едва ли кто-то станет с этим спорить. Однако как только речь заходит об объяснении неких исторических явлений или политических событий, указанном на лежащую на поверхности социальную неравномерность, неравновесность не просто забывают или игнорируют — её стараются опровергнуть; в результате анализ или объяснение того или иного события ограничивается фасадом, тем, что можно пощупать, тем, что легко «даёт себя прочесть» (М. Фуко).

Если, например, речь пойдёт о выборах президента, то нам будут совать под нос опросы рядовых граждан (можно подумать, что они имеют такой же вес и такие же возможности, что не рядовые: ведь никто не станет утверждать, что у кукол те же права, что у кукловодов) и результаты голосования. Нам станут говорить о большинстве, его волеизъявлении и т. п. Но что значит большинство? Сто волков и тысяча овец — кто тут большинство? Сотня людей, которая контролирует 30–50 % мирового богатства, власть и информацию (СМИ) и, обладая обширными международными связями, живёт в глобальном пространстве, или несколько десятков миллионов не очень образованных работяг, «пролов», живущих от зарплаты до зарплаты в своем локальном мирке?

Если речь идёт о некоем экономическом событии, то нам представят статистику, подменяя количеством качество. Конвенциональная наука об обществе функционирует главным образом как наука больших цифр и эмпирических обобщений. Но ведь даже математика начинается там, где заканчивается цифирь, а из нескольких эмпирических обобщений не сделать одного теоретического. И если мы в объяснении тех или иных исторических явлений усомнимся в видимом, в явлении и попытаемся найти объяснение, лежащее глубже, чем видимое, которое нередко искусственно сконструировано, если попытаемся проникнуть на уровень сущности, такую попытку нередко квалифицируют как «конспирологию». Более того, этот термин сам по себе или в виде синонима — «теория заговора» (далее — ТЗ) — используется, когда нужно скомпрометировать ту или иную работу, концепцию или схему без обсуждения или, что ещё чаще, когда нужно не допустить такого обсуждения в принципе. Но если история свободна от Заговора как одного из важнейших факторов, то что делать с такими заявлениями, как «миром управляют оккультные силы и их тайные общества»? Или: «Судьба Европы находится в руках всего лишь трёхсот человек, каждый из которых знает всех остальных. Своих преемников они выбирают из собственного окружения. Эти люди имеют средства для того, чтобы положить конец той государственной форме, которую они считают неоправданной».

Первая фраза принадлежит представителю британской верхушки премьер-министру Великобритании Бенджамину Дизраэли, вторая — представителю немецкой верхушки (и в то же время советнику Ротшильдов), промышленнику и министру иностранных дел Веймарской республики Вальтеру Ратенау.

Сказанное ими вполне соответствует научному подходу, обусловленному политэкономией капитализма. «Современная политическая экономия, — пишет нобелевский лауреат по экономике П. Кругман, — учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики»[1]. Эти слова принадлежат не конспирологу, а известному либеральному американскому экономисту и экономическому обозревателю, нобелевскому лауреату по экономике. Он прямо пишет о том, что, например, в Америке правые радикалы, будучи небольшой группой, но контролируя при этом Белый дом, Конгресс и в значительной степени юстицию и СМИ, стремятся изменить как нынешнюю американскую, так и мировую систему.

Задолго до П. Кругмана — в самом начале ХХ в. — об огромной роли маленьких, хорошо организованных групп в широкомасштабных исторических процессах на примере Великой французской революции писал Огюст Кошен на примере энциклопедистов. А ведь энциклопедисты жили и действовали до эпохи всесилия СМИ, флэшмобов и сетевых структур, контроль над которыми увеличивает потенциал «малых народов» различного типа не то что в разы — на порядки, превращая заговор в Заговор. П. Кругман очень хорошо показал это на примере деятельности неоконов в США в 1990-е годы. «Никому не хочется выглядеть сумасшедшим теоретиком заговоров, — пишет он в своей работе „Великая ложь“, — однако нет ничего безумного в том, чтобы раскапывать истинные намерения правых. Наоборот, неразумно притворяться, что здесь нет никакого заговора»[2].

Слово сказано, и это слово — «заговор», причём как политико-экономический феномен, как система странового, государственного уровня.

Обычно под конспирологией (от англ. conspiracy — заговор; «conspiracy», в свою очередь, восходит к латинскому «conspiratio» — созвучие, гармония, согласие, единение и… тайное соглашение, сговор, заговор и даже мятеж) имеется в виду сфера знания, в которой история, особенно резкие её повороты, объясняются не историческими закономерностями и массовыми процессами, а перипетиями тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил — орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т. д. и т. п. — на выбор.

Нередко акцентируется примитивный или сознательно примитивизируемый характер конспирологических схем, их несерьёзность, порой — одиозность. Действительно, немало конспирологических работ написано в погоне за сенсацией и заработком (не очень честным), отсюда — легковесность, непроверенность фактов. В то же время немало работ, именуемых «конспирологическими», суть не что иное, как своеобразные «акции прикрытия», цель которых — либо упреждающе отвлечь внимание от главного, от «базовой операции», заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «наперстке», да ещё и «наварить» на этом; либо, напротив, привлечь внимание к какой-либо третьестепенной теме или проблеме, разрекламировать те или иные структуры или тех или иных лиц как якобы обладающих неким скрытым могуществом; либо заранее скомпрометировать серьёзные попытки глубоко разобраться в тайных механизмах тех или иных событий, а тех, кто эти попытки предпринимает, выставить в невыгодном свете.

Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против Небытия» и т. п.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется вненаучными целями схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными, мифологическими и т. д., являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой постмодернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.

Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по данному вопросу, структуре, личности; часто это делается накануне выхода в свет серьёзной публикации по данной теме. И невдомёк публике, что автора «заказухи» — «слепого агента» — исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы устранить серьёзное отношение к исследованиям в данном направлении вообще и — «два шара в лузу» — нейтрализовать эффект серьёзных публикаций, максимально подорвав цену на этот товар на «информационном рынке».

Кстати, сам «рынок» конспирологической литературы, так сказать, в его количественном аспекте во многом выполняет роль дезориентации людей, топит их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекает внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.

Вспомним диалог патера Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги» («The sign of the broken sword»): «После минутного молчания маленький путник сказал большому: „Где умный человек прячет камешек?“ И большой ответил: „На морском берегу“. Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: „А где умный человек прячет лист?“ И большой ответил: „В лесу“»[3]. Иными словами, секреты практичнее всего «прятать» на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только Кийт Гилберт Честертон и такие мастера детектива, как Эдгар По («Похищенное письмо») и сэр Артур Конан Дойл, но и Александр Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности», и в этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии — прочитывать неявный смысл, скрытый шифр очевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и — высший пилотаж — скрытый смысл самих конспирологических работ.