Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

с Валерием Михайловичем, с Покровским держась подчеркнуто вежливо и официально. Если после работы они встречались, Наташа подбирала Олега где-нибудь в городе, подальше от больницы. Но зато все заметили, как преобразился, повеселел Олег Петрович, куда что девалось…

Конечно же, Покровскому очень и очень не хотелось, чтобы в больнице пронюхали о его с Наташей близости. Но много больше страшило, что узнает о ней Лена. Он неожиданно открыл в себе немалый актерский талант, врал искусно, выдумывал самые правдоподобные причины своих отлучек — ни разу не прокололся, не попал в сомнительное положение. С Леной был по-прежнему ровно нежен, спокоен. И, тем не менее, она в последнее время заметно изменилась. Все чаще заставал он ее хмурой, необщительной, спать уходила рано, лишь уложив Максимку. Олег нервничал, приставал к ней с расспросами, но та неизменно ссылалась на головную боль, просила не обращать внимания.

Голова у нее в самом деле болела — несколько раз Олег видел, как пьет она обезболивающие таблетки. Преобразилась она и внешне — похудела, круги под глазами. Блеклая тень той царственной женщины, что разгуливала недавно по знойному Сочи….

Наташа терпеть не могла, когда Олег заговаривал с ней о жене, имени ее спокойно слышать не могла. Узнав случайно, что Лена Олега тоже, как она, зовет Олежкой, безжалостно хлестнула себя от досады по щеке. А разговоры о том, что пора бы ему, Олегу, собрать чемодан и перебраться к ней, заводила все чаще и настойчивей. И все чаще и настойчивей звучало слово «выбирать».

Это была уже Олегова головная боль — никакие таблетки не помогут. От одной мысли, что придется расстаться с Леной, с Максимкой, делалось муторно. Но отчетливо понимал и то, что не выдержит разрыва с Наташей — прикипел намертво.

В тот вечер они лежали рядышком на просторной Наташиной тахте, расслабленные, умиротворенные. Это была их вторая за день встреча — утром Наташа отвезла его в рощу, подурачились, распили бутылку вина и даже позанимались любовью. На травке под деревом. Инициативу проявила Наташа, потешалась над ним, панически боявшимся, что кто-нибудь их увидит.

— Ну и пусть увидит, — хохотала Наташа, содрав с себя кофту и зашвырнув ее, не глядя, на ветку. Грудь ее, тоже покрытая ровным загаром, победно торчала. — Пусть позавидуют, какая красивая женщина тебя любит!

Зажигала она его мгновенно, руки сами к ней тянулись. И, сменив колючую траву на мягкую тахту, Олег удивлялся себе, что спустя несколько часов он вновь способен пылать такой же неодолимой страстью. С Леной так давненько уже не случалось…

О жене, зная ревнивое Наташино неприятие, Олег старался не заговаривать, вообще о домашних делах не вспоминать. Но сейчас размяк, утратил бдительность, пожаловался Наташе на Ленину хворь, высказал предположение, что эти ее головные боли появились неспроста — как бы не заподозрила что-то.

— Давно пора, — нахмурилась Наташа. — Не подозревать, а все расставить по местам. Тебе не опротивело еще жить двойной жизнью? Сколько это может продолжаться?

— Воистину неисповедимы пути Господни, — попробовал отшутиться Олег. — Не все же такие отчаянные, как твой бывший муженек.

— Как же, отчаянный он! — фыркнула Наташа. — Я этого кобеля сама выгнала, как только заметила, что он волочится за моей подругой. И так должна поступать каждая уважающая себя женщина, если осталась в ней хоть капля самолюбия, в том числе твоя кислятина-супруга. Голова, небось, болеть сразу перестанет. Не мужик ты, а тряпка.

Олег приподнялся на локте, заглянул ей в лицо:

— Наташа, только откровенно. Зачем я тебе нужен? Я же для тебя далеко не лучший вариант, хватает ума, чтобы это понимать. А потом, не обижайся только, я как-то не уверен, что ты настолько в меня влюбилась, чтобы жить без меня не могла.

Такой ему видеть ее не доводилось. И не представлял, что может она быть такой — в багровых пятнах, с перекошенным от злости лицом. Вскочила, сделала бешеный круг по комнате, остановилась перед ним, потрясая кулаками, прекрасная в своей наготе и ярости.

— Ах ты гаденыш! Ты, значит, решил, что я отдаюсь тебе, чтобы поразвлечься, потрахаться, все равно мне с кем? А ну, убирайся отсюда, чтобы духу твоего здесь не было! Иди к своей задрипанной жене, погладь ей увечную головку! — И, словно враз обессилев, рухнула ничком на ковер, заплакала.

Он бросился к ней, подхватил, отбивавшуюся от него, на руки, уложил в постель, принялся торопливо уговаривать, что не так она его поняла, целовал закрывавшие лицо Наташины ладони. Она понемногу затихла, перестала сотрясаться, наконец, заговорила — негромко, всхлипывая. О том, что устала она жить воровской жизнью, прятаться, всего бояться, что тоже имеет право на нормальную человеческую семью, что хочет родить ребенка от мужа, а не от снующего туда-сюда любовника.

— Ты… ты… — задохнулся Олег, сраженный неожиданным прозрением.

— Да, Олег, у нас будет маленький, — еще раз всхлипнула Наташа. — У тебя и у меня. Если… если мы решим его оставить. Ты теперь сам себе судья…

Домой Покровский возвращался в полнейшем смятении. Твердо знал одно: он должен на что-то решиться, лавировать дальше невозможно. «Сам себе судья»….

Максимка уже спал, Лена кормила мужа на кухне ужином. Он, изо всех сил стараясь выглядеть обычно, непринужденно, рассказывал ей, как ездил по просьбе школьного дружка к заболевшему отцу. Лена сидела напротив — молчаливая, вялая, ненакрашенная, морщилась. Он вдруг завелся, резко отодвинул от себя тарелку:

— Да что с тобой происходит? Почему у тебя такой вид, будто уксусу напилась? Забыл уже, когда ты последний раз улыбалась! Хоть домой не приходи!

— Голова болит, — сумрачно ответила Лена.

— Голова болит — значит, лечиться надо. И сколько может болеть голова? Сходи к невропатологу, снимок сделай, УЗИ, ну, я не знаю, проконсультируйся со специалистами, не в лесу живем!

— Хорошо, — устало прикрыла она глаза. — Схожу. — Собрала со стола грязную посуду, пошла к раковине мыть ее. Он глядел на ее по-старушечьи согнутую спину, выпирающие из-под мятого халата лопатки, и вдруг мелькнула гадкая мысль, что желает ей провалиться куда-нибудь, оставить его в покое. Мелькнула — и пропала, но резанула сильно, болезненно…

Ночью он почти не спал. И дал себе сроку одну неделю. Тянуть не имело смысла, надо было на что-то решаться. По едва слышному дыханию лежавшей рядом Лены Олег не мог определить, заснула ли она. Перевернулся набок, различил в полутьме тонкую, мальчишескую шею — и чуть не застонал от внезапно стиснувшей сердце острой, щемящей жалости…

Загаданная неделя прошла, но совсем в иных заботах. Лена, как обещала, прошла обследование. В пятницу Олегу