Избранная лирика - Уильям Вордсворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Март[159]
Петух кукаречет,Синицы щебечут,В источниках — плески,На озере — блески,Заснуло на солнышке поле.И дети, и дедыВ труде непоседы;Огромное стадоБез устали радоПощипывать травку на воле.
В весеннем сраженье —Снегов отступленье,Им худо на склонахХолмов обнажённых;Для пахарей скоро раздолье:В горах уж веселье,В ручьях — новоселье;И тучки бледнее,И небо синее;Закончился дождь на приволье!
Written In MarchThe cock is crowing,The stream is flowing,The small birds twitter,The lake doth glitterThe green field sleeps in the sun;The oldest and youngestAre at work with the strongest;The cattle are grazing,Their heads never raising;There are forty feeding like one!
Like an army defeatedThe snow hath retreated,And now doth fare illOn the top of the bare hill;The plowboy is whooping — anon-anon:There’s joy in the mountains;There’s life in the fountains;Small clouds are sailing,Blue sky prevailing;The rain is over and gone!
From Poems, in Two Volumes | 1807Каторжник[160]
На запад стремился роскошный закат;Я встал на холме, у вершины,Восторг, что предшествует дрёме, стократЗвенел сквозь леса и долины.
Должны ль мы покинуть столь благостный дом?Сказал я, страдая душою,И скорбно к темнице пошёл я потом,Где каторжник был за стеною.
Ворота в тени от массивнейших стен, —Тюрьмы ощутил я дыханье:Сквозь прутья я вижу вблизи, как согбенВ ней страждет изгой состраданья.
Глава на плече, чёрных прядей узлы,Глубок его вздох и взволнован,В унынье он видит свои кандалы, —В них будет всю жизнь он закован.
Не мог я без горя смотреть на него,Покрытого грязью, щетиной;Но мыслью проникнул я к сердцу его,Создав там ужасней картины.
Ослабший костяк, соков жизни в нём нет,О прошлом забыл он в надежде;Но грех, что его угнетал много лет,Чернит его взгляд, как и прежде.
Лишь с тайных советов, с кровавых полей,Король возвратится в покои,Лесть разума славит его поскорей,Чтоб спал он безгрешно в покое.
Ведь если несчастья забылись навек,И совесть живёт без мученья,Средь грохота должен тот спать человек;В болезни и без утешенья.
Когда его ночью оковы теснят,Чей вес не выносится боле,Бедняга забыться дремотою рад,На нарах вертясь поневоле.
А взвоет мастифф на цепи у ворот, —В холодном поту он проснётся,И боль его тысячью игл обожжёт,И сердце от ужаса бьётся.
Глаза он запавшие поднял чуть-чуть,С трепещущей влагою взгляда;Казалось, чтоб скорбную тишь всколыхнутьСпросил он: «Тебе что здесь надо?».
«Страдалец! Стоит здесь не праздный бахвал,Чтоб сравнивать жребии наши в гордыне,А тот, кто добро воспринять пожелал,Придя, чтобы скорбь разделить твою ныне.
Хоть жалость к тебе и не так велика,Хоть портит тебя твоё грубое слово,Была б у меня столь могуча рука,На почве другой ты цвести смог бы снова».
The ConvictThe glory of evening was spread through the west;— On the slope of a mountain I stood,While the joy that precedes the calm season of restRang loud through the meadow and wood.
"And must we then part from a dwelling so fair?"In the pain of my spirit I said,And with a deep sadness I turned, to repairTo the cell where the convict is laid.
The thick-ribbed walls that o`ershadow the gateResound; and the dungeons unfold:I pause; and at length, through the glimmering grateThat outcast of pity behold.
His black matted head on his shoulder is bent,And deep is the sigh of his breath,And with steadfast dejection his eyes are intentOn the fetters that link him to death.
Tis sorrow enough on that visage to gaze,That body dismiss`d from his care;Yet my fancy has pierced to his heart, and pourtraysMore terrible images there.
His bones are consumed, and his life-blood is dried,With wishes the past to undo;And his crime, through the pains that o`erwhelm him, descried,Still blackens and grows on his view.
When from the dark synod, or blood-reeking field,To his chamber the monarch is led,All soothers of sense their soft virtue shall yield,And quietness pillow his head.
But if grief, self-consumed, in oblivion would doze,And conscience her tortures appease,`Mid tumult and uproar this man must repose;In the comfortless vault of disease.
When his fetters at night have so press`d on his limbs,That the weight can no longer be born,If, while a half-slumber his memory bedims,The wretch on his pallet should turn,
While the jail-mastiff howls at the dull clanking chain,From the roots of his hair there shall startA thousand sharp punctures of cold-sweating pain,And terror shall leap at his heart.
But now he half-raises his deep-sunken eye,And the motion unsettles a tear;The silence of sorrow it seems to supply,And asks of me why I am here.
"Poor victim! no idle intruder has stood"With o`erweening complacence our state to compare,"But one, whose first wish is the wish to be good,"Is come as a brother thy sorrows to share.
"At thy name though compassion her nature resign,"Though in virtue`s proud mouth thy report be a stain,"My care, if the arm of the mighty were mine,"Would plant thee where yet thou might`st blossom again."
Когда я вспомнил то, что покорило…[161]
Когда я вспомнил то, что покорилоИмперии, как сникнул чести дух,Когда мечи сменили на гроссбух,А золото науку заменило —Страна моя! мне просто страшно было.Моя ль вина? Но я к тебе не глух.Огонь в сыновнем сердце не потух,И совесть эти страхи пристыдила.Тебя должны ценить мы, коль оплотНашли в тебе, неся благое бремя;Как был обманут я в любви своей:Не странно, коль Поэт в иное времяК тебе среди раздумий обретётПривязанность влюблённых иль детей!
When I Have Borne in Memory what has Tamed by William WordsworthWhen I have borne in memory what has tamedGreat Nations, how ennobling thoughts departWhen men change swords for ledgers, and desertThe student's bower for gold, — some fears unnamedI had, my Country! — am I to be blamed?Now, when I think of thee, and what thou art,Verily, in the bottom of my heart,Of those unfilial fears I am ashamed.For dearly must we prize thee; we who findIn thee a bulwark for the cause of men;And I by my affection was beguiled:What wonder if a Poet now and then,Among the many movements of his mind,Felt for thee as a lover or a child!
«бомонтовский» цикл стихотворений[162]
Уильям Вордсворт дружил с художником-любителем Джорджем Бомонтом и часто посещал последнего в его поместье. Эти 4 стихотворения написаны в этом поместье.
Сочинено по просьбе сэра Джорджа Бомонта, баронета, и под его именем для урны, поставленной им после высаживания новой аллеи в своём поместье
Вы, липы, перед Урной[163] сей святойРостки пускайте мощные весной;Пусть каждая из вас быстрей встаётКолонною, ветвясь из года в год,Пока Придел здесь не возникнет скоро,Как в уголке громадного Собора[164]; —Средь англичан великих в этом местеПокоится и Рейндольс в благочестье.Хоть лучший Живописец крепко спит —Где Смерть и Слава, там покой средь плит,Но может Дух его восприниматьХвалу и слёзы друга — благодать:Вот почему в поместье родовомПочтил его я памятным столпом,Я, с юных лет приверженец Искусства,Что утверждал он[165]; горестные чувстваЯ испытал, поняв, что потерялаСтрана, лишь только Рейндольса не стало.
Поместье Колеортон, памятное место Сэра Джорджа Бомонта, баронета. Лестершир
Акация, Сосна и клумба РозНе пустят никого, кто б рядом рос,Но только Кедр, что подрастает слева, —Бомонт и Вордсворт посадили древо.Они здесь добивались Мастерства, —Средь Рощ лились их мудрые слова,Срослись их души этим общим рвеньемМеняться знаньем или восхищеньем.Придаст Природа Кедру свежий вид,Любовь его от порчи защитит!Когда ж его ветвей широких сеньПогрузит Стелу памятную в тень,В том месте отдохнуть все будут рады,При слабом свете, средь благой прохлады.Здесь сможет Живописец побывать,Поэт свои баллады сочинять,Не хуже, чем в тот давний век чудесный,Когда был Вдохновлён поэт известный[166],Что Босвортское поле воспевал,Где англичане бились наповал;Иль Юноша[167], что умер так мгновенно,Возможно, с похвалой Шекспира ценной,Соавтор Флетчера, любимец Бена[168].
В саду того же самого поместья
