Первые шаги - Татьяна Назарова

— Да кому поджечь-то? Может, батрак какой цигарку кинул, а ветер-то был ой-ой-ой! Курят ведь все.

— Что ж, на всех хуторах сразу цигарки покидали? — хмуро буркнул Кондрат Юрченко.

В Родионовку выезжали следователь, уездный начальник. Что пожар начался с поджога, они в том не сомневались. Но как найти виновных?

Когда именно загорелось, хозяева не могли сказать точно. Проснулись, кругом все пылало. Можно было предположить, что подожгли уже ночью, в темноте, подскочили верхами. Следов по отаве не останется, да и своих коней, обезумевших от страха, хуторянам пришлось гонять кругом. «В такой ветер брось спичку — и запластает», — говорили сельчане.

Таскали на допрос супряжников, друзей Федора. Но все подтверждали, что те поздно ночью были дома или сидели у соседей, сумерничая.

— А может, это из Ольгинки кто? — высказывали предположение свидетели. — До Павловки тем ближе. А всего скорей курильщики беды наделали. Набрали никонианцев, а теперь виновных ищут…

Самое тяжелое для хуторян было то, что никто из них не догадался застраховать имущество.

Пришлось владельцам хуторов зимовать в старых родионовских хатах, наскоро поправив дворы. Сено закупали в окрестных селах и у казахов. Зерно тоже почти все сгорело, а какое осталось, то почернело, продымилось…

Про Демьяна Мурашева пострадавшие, собравшись у кого из своих, говорили со злостью:

— Хитер, сукин сын, весь в отца! Тот, старый черт, разозлил обормотов, посадил Федора с Кирюшкой, а сам смылся. А Демьян выдобрился перед ними. Вишь, его не трогают. За то, видно, и на хутор не пошел. Линию свою ведет.

— Эту змею подколодную, отродье Карпово, надо выжить из села. Она вместо отца ими верховодит, — говорил Кондрат. — Павло Мурашев нам подсказывал тогда.

Вновь по селу поползли грязные слухи про Аксюту:

— Догулялась! Мужа нет, а пузо на нос лезет, — повторяли бабы слова Гальки Дубнячки.

— Тю, одурели! А откуда вы знаете, что не от Кирюшки? — одернула их Параська. За это муж ее так избил, что места живого не осталось.

— Сколько лет наш кусок ешь, а все к оборванцам тянешься! Тебе ничего, что Аксютка со своими дружками спалила нас? — пилила ее свекровь.

Параська молчала. Куда денешься…

На покров Аксюте вымазали ворота дегтем, а в середине ноября она родила сына. Евдоха назвала внука Алексеем, в честь своего деда, единственного человека, от которого видела добро. Аксюта не возражала. Таня и Алеша — ее радость и горе. Вырастить надо, а тут травят со всех сторон. «Может, теперь перестанут, все видят, что сынок от мужа, и надел должны вернуть…» — думала она.

Бабы, словно искупая свою вину, со всего села потянулись с подарками к молодой матери. Из богатых пришла Варя Мурашева. Она принесла кусок ситцу, пирог, масло, сахар, конфет…

— Вот подлюки! Чего болтали? А все золовушка твоя, Дубнячка, — говорили бабы.

— О то ж, злыдня! — сердито ворчала Евдоха.

Маленькая, сухонькая, она металась по избе, ухаживала за снохой, внучатами и гостьями.

Матрена с Надеждой Родионовной как-то подкараулили Гальку и за все отплатили. Прибежала та домой, распатланная, с синяками под глазами и шишкой на голове. Месяц не выходила из дома от стыда.

Но Аксюту и после этого не оставили в покое.

На рождество сноха со свекровью ушли из дому, забрав с собой Танюшку и Алешу, на весь день к Полагутиным. Случаев воровства в Родионовке никогда не было, и поэтому они не беспокоились.

Но, вернувшись вечером, они нашли настежь открытые ворота, сломанный замок на амбаре, пустой сусек и во дворе только корову — лошадь кто-то увел.

Первый раз после ареста отца и Кирилла Аксюта пришла в отчаяние и не могла найти ни одного слова утешения Евдохе, громко, с причитаниями, вопившей.

Аксюта не плакала, сидела молча, думая тяжелую думу. Выживают из села те же, что ворота мазали, что позорили грязными сплетнями. Что делать? Ехать в город? Но сумеет ли она прокормить иглой четырех…

Так просидела за столом до утра, а утром побежала к сестрам.

Скоро возле хаты Железновых толпился народ. Санных следов не нашли, а лошадиные, с одной потерянной подковой, привели за село, и там нашли лошадь… убитую топором. Все было ясно. Матвей рвал и метал.

— А ты потише! — предупредил его Родион. — Аксюте поможем, а на след не наводи.

Перед вечером зашел Демьян Мурашев. Поздоровавшись, он не сразу сообщил, зачем пришел. Потолковав о том, о сем, наконец решился:

— Аксинья Федоровна! Ты веришь мне, что я искренне за твово отца вступился? — спросил напрямик.

— Верю, Демьян Петрович, хоть и не совсем понимаю, как это вышло, — после минутного молчания ответила Аксюта…

Демьян явно обрадовался и продолжал смелее:

— Перво-наперво, узнал я, до чего докатился отец из-за богатства… и сказать нельзя. Вот с чего и начались у меня думки о правде, про которую Федор Палыч людям говорил: только поздно хватился, когда уж отец погубил Палыча, — говорил он торопливо, будто боясь, что его не выслушают до конца. — Отец мне большое богатство оставил. Подумал я и не отказался. Время такое, без денег никому не поможешь, самому на шею сядут. И понял: не в богатстве дело, а в жадности, а у меня ее нет. Придет время, про какое Палыч говорил, надо будет — все отдам и сейчас зря к себе тянуть не стану, людям помогать буду. Справедливо так? — спросил он, упершись в Аксюту немного диковатым взглядом черных глаз.

— Справедливо, Демьян Петрович, — подтвердила Аксюта и посмотрела на него с нескрываемым любопытством. «Что это он, будто кается?»

— Тебя не воры обокрали, а пакостники наши, только доказать нельзя. Из села выжить хотят. Думают, ты мужиков учишь заместо отца. Что взяли — пустое, могу дать тебе, только другое придумают, а у тебя дети. Уезжай лучше в город, Аксинья Федоровна! Там люди, поди, тоже дело найдется.

Аксюта молчала.

— А мужики и сами покоя им не дадут, знаю, — уверенно произнес Демьян. — Сделать надо так. Куплю я у тебя избу и корову. Яшка жениться будет — ему. За сколько — кому дело?

Он вынул пачку кредиток и положил на стол.

— Здесь триста рублей. Купишь себе там избу и корову, да и на первое время останется. Отвезет, поди, Андрей. А через неделю Яков обоз муки в город погонит, вам воз завезет, ну и еще каких продуктов…

— Демьян Петрович! — перебила его Аксюта.

— А ты помолчи! — почти сердито приказал он. — Мужу твоему помогаю. Двое вон у тебя его, да Палычу слово держу. Сама сказала — справедливо. Оно тебе и Павка бы помог, да уж лучше я. Не любит он этих, большевиков-то… — Демьян смутился, потом, оправившись, продолжал: — Мать Кирюхи еще с тобой. Деваться ей некуда. Потом сама найдешь работу. Из общества я тебя выпишу и документ справлю. Так, что ли?

Слушая Мурашева, Аксюта обо всем подумала. Иного выхода нет. Предлагает от чистого сердца, и, кто знает, может, правда заодно с ними пойдет. Он ведь не в отца.

— Так, Демьян Петрович! Спасибо тебе. Друг ты нашей семье. — И, поколебавшись, добавила: — И делу нашему.

Демьян повеселел и сразу заторопился.

— Так я ноне же скажу старосте, что купил у те все, и начну действовать. Поезжай с богом, — сказал он у порога.

Через два дня Андрей с Матвеем повезли Железновых в Акмолинск на двух подводах. Провожали все друзья. Прибежала и Параська, будто только с матерью проститься. Обняв Аксюту, она захлебывалась от рыданий.

Глава двадцать восьмая

Осоков с первых дней знакомства покорил Антоныча своей горячей, искренней преданностью «делу революции», как говорил молодой парень. Он настойчиво требовал поручений.

— За рабочее дело мне не страшно и пострадать! — убеждал Виктор слесаря, бледнея от волнения.

— Пострадать, Витя, это проще всего. Надо осторожности учиться тебе, — останавливал его Антоныч. — Мы, революционеры, сейчас как бы внутри крепости врага находимся, за нами следят со всех сторон, и наша обязанность — обмануть соглядатаев и… подготовить взрыв, освободить народ из царской тюрьмы. Понимаешь?

Подобные разговоры между ними велись не один раз, и постепенно Осоков научился сдерживать себя. Когда обоз подготовился к очередной поездке в Петропавловск, уже по санному пути, Антоныч дал Виктору явку к Степанычу, уверенный, что молодой парень не подведет его. Наладить связь с петропавловцами было крайне необходимо.

Виктор вернулся перед новым годом и привез печальные вести. Петропавловская подпольная организация почти совсем разгромлена, остались на свободе всего несколько человек из старых подпольщиков и два-три новых. Руководителем — сам Степаныч. В депо у выходов стоят полицейские, железнодорожники работают как арестанты, писал Мезин.

«Самое тяжелое — потеряны связи с Омским комитетом, Валерьян в далекой ссылке. Как теперь наладить связь с центром? Все шло через Омск», — думал Антоныч, склонившись над верстаком.