Первые шаги - Татьяна Назарова

Тот утвердительно кивнул головой.

— Но, сами понимаете, помощь будет временной и главного — как улучшить вашу жизнь — это не решит. Жена, говоришь, ног не таскает, а сам намного лучше ее? — в упор спросил Валериан рабочего, перебившего его.

Ответа не последовало.

— Забастовку начать можно во время ярмарки, хозяевам долго упрямиться будет нельзя — кожи сгниют, — сказал Володя.

Все оглянулись на него.

— И верно! Самый подходящий момент, — сразу откликнулось несколько голосов.

— А чего потребуем?

Началось обсуждение требований. Остановились на трех пунктах: десятичасовой рабочий день, часовой перерыв на обед и надбавка к плате — двадцать пять процентов. Собственная смелость — забастовку объявят! — приободрила людей, никто уже не боялся голодных дней.

Выбрали стачечные комитеты, по три человека на завод, шумно обсуждая каждого, «чтобы не дрейфил перед хозяином», и пошли группами, оживленно беседуя о будущей забастовке и о том, что «жить станет легче потом…»

…Забастовка началась через месяц, в один день на всех трех заводах. Хозяева забегали: кожи подбрасывают беспрерывно, еще тепло, долго ли пропасть добру! Однако, по купеческой привычке, не сразу приняли требования, первый день только ругались, на второй начали рядиться, надеясь, что голод не тетка!

Но кожевники проявили большую стойкость. Собравшись возле заводов, они спокойно полеживали на травке, перебрасывались шутками и на все речи купцов отвечали одно: «Говори с комитетом».

На пятый день владельцы заводиков сдались, приняли условия рабочих.

— Хо! Видал? Наша взяла! — подмигивая, говорили кожевники Володе Белову, когда он привозил кожи. — Подожди, мы теперь от других не отстанем, придет время — запляшут наши хозяева…

— А что ж, вы хуже других? Рабочий класс заодно всегда должен стоять, — бросал молодой возчик, добавляя какую-нибудь ядреную шутку.

Неожиданно для всех, не дожидаясь забастовки, ввел десятичасовой рабочий день и прибавил плату на десять процентов своим кожевникам Савин. У него работали по двенадцать часов, и плата была выше, чем у других. Никто не знал, что это было сделано по совету Вавилова, испугавшегося, что Касаткин и там организует забастовку.

Но после этого Валериана начали преследовать беспрестанно шпики, и он был вынужден уехать из Петропавловска. Через несколько дней после его отъезда без видимой причины полиция забрала двух членов комитета — токаря Рогожина и литейщика Котлицына. Их немедленно отправили в ссылку.

Но особенно тяжелое впечатление произвело на всех сообщение Вавилова об арестах в Омске.

— Товарищи, я узнал страшную новость, — сообщил он на заседании комитета. — Жандармы схватили Валерьяна Касаткина в Омске. Партийный комитет разгромлен, и большинство членов арестовано. Я подслушал, как об этом Плюхин рассказывал моему хозяину…

Глава двадцать седьмая

Как довели ее до дому, после того когда скрылись из глаз четыре подводы, Прасковья никак не могла вспомнить. Жестокий приступ удушья начался еще дорогой.

Опомнилась она уже на постели. Около кровати стояли плачущие Татьяна и Машутка, были и мужики, близкие друзья Федора. Еще не открывая глаз, Прасковья услышала голос Матвея:

— Видно, ноги с горя ослабели. Не сдох старый дьявол. Как вспомню Палыча, так душа огнем горит, а тут и Прасковья лежит чуть жива…

— Ничего мне не сдеется, — отозвалась слабым голосом Прасковья. — Его-то, моего голубчика, утопили враги! — через силу проговорила она и зарыдала, запричитала в голос.

— Маманюшка, не плачь! Опять тебе худо будет, — подбитым цыпленком упав на грудь матери, просила Маша.

Татьяна молчала, только крупные слезы, стекая по щекам, мочили платок, завязанный узлом под подбородком.

«Не знаешь, кого более жалеть, отца ли, Аксюту ли, оставшуюся ни вдовой, ни замужней женой и, может, навек, или мать… Раньше удушье мучило, а теперь с горя вон чуть отдышала, надолго ли — неизвестно. Отец сам сказал, что с теми заодно был, а Кирюшу-то за что взяли?» — думала она.

Причитания Прасковьи вновь взвинтили Матвея, и он опять рванулся к дверям, страшный от гнева.

— Погодь, остынь! — схватил его за плечи Родион. — Иль хочешь, чтоб всех забрали? Палыч нас выгородил, на себя одного взял, Николку-злодея раскрыл, верит он нам…

К нему кинулись на помощь Егор с Анисимом. Наконец Фомин остыл, и его усадили в угол под святые.

— Пождем, мужики, пока Окся с Андреем вернутся, может, какую вестку привезут, а потом и за дело возьмемся. Пусть не радуются живоглоты, — сказал Егор Лаптев и пристально посмотрел на всех. — А ты, Матвей Силыч, не дури зря, дуростью-то врагам поможешь.

— Вот тут огнем печет! — ударил себя кулаком в грудь Матвей. — Сколько он всем добра сделал…

— А думаешь, у нас не печет? До последней минуты за всех думал, да и там, поди, о бедноте душой болеть будет, — тихо произнес Егор.

Родион подошел к женщинам.

— А ты, кума, брось убиваться, береги себя, у те вон еще несмышленышка есть, — погладив плачущую Машу по головке, ласково говорил он. — С пашней-то поможем. А Палыч с Кирюшкой не пропадут. Придет наше время — вернутся домой…

Прасковья поднялась с постели и в пояс поклонилась мужикам.

— Спаси Христос, что Палыча забывать не хочете.

— Мы не забудем, а врагам напомним, — ответил, вставая, Егор. — Пошли, мужики, ко мне. Потолкуем о наших делах, — и все, попрощавшись с Прасковьей, вышли из избы.

На другой день волостной и староста провели сход, убавили наделы. Мужики молчали, все еще ошеломленные происшествием, заробев от того, что их некому теперь поддержать.

От Мурашевых никто на сход не пришел. Петр Андреевич лежал, у него болело что-то внутри. От услуг Еремеевны он наотрез отказался. Сильнее боли мучили тоска и страх перед Демьяном.

«А что, как Демьян братьям расскажет?» — с ужасом думал бывший начетчик.

За два дня он неузнаваемо переменился и выглядел теперь дряхлым стариком. Наталью он не желал видеть, хотя и не знал, что она во всем призналась Демьяну.

«Яко Иродиада, пляской прельстила мя, — по вдруг проснувшейся привычке размышлял он текстами из священного писания. — Не она, так ничего бы и не было. Жила бы Марфа, хлопотала сейчас возле меня…»

Ему вдруг показалось, что рядом стоит гроб, Марфа с синими пятнами на лице укоризненно смотрит на него, шевелит губами, будто хочет что-то сказать. Трясясь от ужаса, он отодвинулся к стенке, бормоча: «Живые помощи бога небесного…» — но страшное видение не исчезало… И Петр Андреевич дико закричал.

Первым прибежал в спальню Аким.

— Что, что с тобой, папаня? Может, отца Гурьяна покликать?

— Не надо! Приблазнилось во сне что-то! — сквозь стиснутые зубы отвечал Петр Андреевич. «Разве можно каяться в таком?» — Посиди со мной. Товару-то много осталось? — Видение исчезло, и он хотел огородить себя от кошмара разговором о делах.

— Да немного. Только покупатели-то не идут совсем, — сказал Аким, вглядываясь в лицо отца.

— Ну, и хватит возиться! Отдай остатки Варе, чтоб на нас не обижались, да собирайтесь переезжать. Завтра позови старосту — разделю вас с Демьяном. Мой пай с твоим вместе пойдет, — приказал отец.

На следующий день, в присутствии Никиты Дубняка, Кондрата Юрченко и Павла Коробченко, был составлен раздельный акт.

— Пиши, — говорил Петр Андреевич писарю. — Все хозяйство, дом, постройки, часть в мельнице оставляю сыну Демьяну в собственность. Никто из братьев к тому касаться не должен вечно. Как хочет Демьян, так всем и распорядится.

Потом подозвал сноху Варю и, вынув из-под подушки пачку денег, сказал:

— Вот вам еще десять тысяч деньгами. Будете полными хозяевами. Остальной капитал нам с Акимом остается, Павел свое получил, в нашем теперь не нуждается.

Варя неуверенно взяла протянутую пачку кредиток и, не считая, сунула за пазуху. Ее удивило, что свекор не дождался Демьяна из города. Разделом она была довольна. Всего вдосталь, а в город Варю не тянуло.

После короткого молчания Петр Андреевич спросил Акима:

— Ты, Аким, доволен?

Старший сын поклонился отцу в пояс.

— Правильно, папаня, делаешь. Кто чего заработал, тому то и отдаешь. — Он знал, что у них с отцом остается чистых триста тысяч, а дом-то уже куплен и аренда за лавку уплачена за пять лет вперед.

— А ты, Варя, что скажешь? — торжественно спросил Петр Андреевич.

— Спаси Христос, тятенька! На наш век добра хватит, — ответила сноха и низко-низко поклонилась свекру.

— Подписывайте все! — распорядился Мурашев.

Акт подписали староста и писарь, потом сам Петр Андреевич и Аким, научившийся расписываться уже давно. Понятые за неграмотностью приложили намазанные чернилами пальцы. Писарь снял копию и, заверив печатью, подал Варе, подлинный взял староста. Петр Андреевич, облегченно вздохнув, повалился на подушки.