Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

Пушкин не впервые обращается к деве Жуковского. В 1814 г. наш поэт адресует своей сестре Ольге Пушкиной послание, состоящее из 121 строки, написанное четырехстопным ямбом, в котором вопрошает, смотрит ли та «в темну даль задумчивой Светланой» (стихи 45–46){69}. См. также мои коммент. к эпиграфу гл. 5, а также к гл. 5, X, 6 и гл. 8, IV, 7–8.

9 Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне… — В первом издании вместо «точь-в-точь» стояло «как и», что требовало родительного падежа («мадоны»), разрушавшего рифму.

Согласно Гофману (1923){70}, прежде чем остановиться на «Вандиковой», Пушкин пробовал «Рафаэлевой» и «Перуджиновой». Религиозная живопись Ван Дейка (сэр Антонис ван Дейк или Вандейк, 1599–1641), представленная такими картинами, как «Мадонна с четками» (Ораторио дель Сантиссимо Розарио в Палермо), «Мадонна с младенцем» (в Лувре) или «Святое семейство с куропатками» (в петербургском Эрмитаже), малоинтересна.

Пушкин любил слово «мадонна». В записной книжке П. И. Бартенева[445] сказано, что Пушкин в своем (утерянном) письме к Елизавете Хитрово (1783–1839) сообщает ей в 1830 г., что собирается жениться «на косоглазой и рыжеволосой мадонне» («j'épouse une madonne louche et rousse»). Двусмысленно-ласкательное прозвище, данное Пушкиным жене, — «косая мадонна» — упоминают и другие мемуаристы (например, согласно запискам Бартенева, княгиня Вера Вяземская).

10—11 Кругла, красна лицом она, /Как эта глупая луна… — Старое значение слова «красна» — «красива», и я понимаю выражение «она красна лицом» как «у нее красивое лицо», а не как утверждение, что «у нее красное лицо». «Красное лицо» свидетельствовало бы о грубом румянце невоздержанности, высоком кровяном давлении, злости, чувстве стыда и т. д., что абсолютно не соответствовало бы образу розоволикой Памелы или мадонны, который имеет в виду Онегин. И без того он здесь довольно груб. Для описания прелестного цвета лица Ольги Пушкин пользуется существительным «румянец» и прилагательным «румяная»; более того, в отвергнутом черновике (над профилем графа Воронцова, чьи эполеты красуются рядом с черновым наброском стиха 13) мы можем разобрать слова «румяна и бела». «Красная девица» означает «красивая девушка», и возможно, для нескольких поколений иностранцев будет откровением узнать, что название знаменитой древней Красной площади в Москве означает «красивое место для проведения торжеств», а не ее цвет.

Мой выбор этого значения обусловлен и сравнением с луной, которая предстает здесь прекрасной сферой («круглой и белоликой»), воспеваемой поэтами, — именно этой ясной луне элегически изливает свои чувства Ленский в гл. 2, XXII, 8—12. Ни в одном из черновиков луна не фигурирует, не найти ее и в беловой рукописи, но на существование «лунных» строк указывает любопытный отрывок из письма Вяземского Александру Тургеневу и Жуковскому (опубликовано в «Архиве братьев Тургеневых» от 6 января 1827 г., за девять месяцев до появления в печати этой главы), в котором он цитирует гл. 3, V, 11–12 так:

Как ваша глупая лунаНа вашем глупом небосклоне, —

где «ваша» явно используется во множественном числе и означает «луна, которую воспеваете вы, поэты». Естественно, эта лирическая обобщенная луна не окрашена никаким цветом; как бы там ни было, сравнение красного лица с красной луной вызывало бы у читателя ассоциации с цветом помидора, а не розы. Я прекрасно знаю, что в стихотворении 1819 г. «Русалка» (семь четырехстопных восьмистиший, написанных ямбом) Пушкин, описывая летний вечер с туманом над озером, говорит в стихе 14 о виднеющемся в облаках месяце именно красноватого цвета («И красный месяц в облаках»), но здесь он живописует оссиановский пейзаж (как, например, в «Суль-мала с Лумона»), а не аркадский, как в третьей главе ЕО.

Общее мнение, разделяемое не только переводчиками, но и добрыми, простодушными русскими читателями (включая составителей «Словаря языка Пушкина», М., 1957, т. 2), о том, что «красна лицом» означает цвет лица, можно отнести лишь на счет редкостной глупости.

В «точном» английском переводе немыслимого итальянского либретто глупой оперы Чайковского «Евгений Онегин» («„Евгений Онегин“, лирические сцены в 3-х действиях, текст по Пушкину». М., 1878, либретто композитора и Константина Шиловского [рифмоплета]; впервые поставлено студентами Императорского музыкального училища в Москве, 1879), опубликованном в Нью-Йорке для оперного театра «Метрополитен» примерно в 1920 г., «синьора Ларина» в первом акте сидит под деревом и «варит леденцы» (Ольга сидит на дереве, а Татьяна в обмороке); далее следует беспримерный по своему идиотизму текст:

«Онегин (Ленскому): „Теперь скажи мне, которая Татьяна? / …Ее природе не свойственна безмятежность / Классической мадонны. / Лилово-красная, клянусь душой, / Сияет, как глупая луна“ (…нагло смотрит на Татьяну)».

12 …небосклоне. — Существительное «небосклон» (небесный свод) давно потеряло свой метафорический смысл и стало просто синонимом «неба». Зачастую русский поэт предпочитает пользоваться первым словом в силу его более богатых возможностей рифмообразования.

13 <…>

8—14 Б. Томашевский (Акад. 1937, с. 575) дает два беловых варианта, начинающихся так (стихи 8–9):

В чертах у Ольги мысли нетКак в Рафаэлевой мадонне, —

а далее разнящихся и продолжающих тему (первоначальный вариант беловой рукописи, стихи 10–14):

Румянец да невинный взорМне надоели с давних пор —— Всяк молится своей иконе, —Владимир сухо отвечал.И наш Онегин замолчал. —

и (исправленный вариант беловой рукописи, стихи 10–14):

Поверь — невинность это вздор;А приторный Памелы взорМне надоел и в Ричардсоне.Владимир сухо отвечалИ после во весь путь молчал.

Памела в стихе 11 — это героиня «Памелы, или Вознагражденной добродетели» Ричардсона во французском переложении (1741–1742) А. Ф. Прево (см. коммент. к гл. 3, IX, 10).

Начало традиционного сюжета представлено в следующих черновиках в тетради 2369. л. 50, 51 об:

В постеле лежа — наш ЕвгенийГлазами Байрона читал,Но дань вечерних размышлений4 В уме Татьяне посвящал —Проснулся <он> денницы ране,И мысль была все о Татьяне.Вот новое подумал он —8 Не уж-то я в нее влюблен?Ей богу это было б славно!<Себя> <уж> то-то б одолжил!Посмотрим — и тотчас решил12 Сосед<ок> навещать исправноКак можно чаще — всякой день:Ведь им досуг а нам не лень.

<Решил> и скоро стал ЕвгенииКак Ленской…

Ужель Онегин в самом деле<Влюбился>…

Va, 1–3, 7–9 Когда в «Графе Нулине» (написанном 13–14 декабря 1825 г., опубликованном 22 декабря 1827 г. в «Северных цветах» на 1828 г.) граф ложится в постель в доме приютившей его дамы, после того как сломался его экипаж, слуга-француз приносит ему графин, серебряный стакан, сигару, бронзовый светильник, щипцы с пружиною, будильник (вместо ночного горшка в черновике) и неразрезанный роман, а далее

216 …в постеле лежа Вальтер СкоттаГлазами пробегает он,Но граф душевно развлечен………………………………220 …мыслит он:«Неужто правда я влюблен?Что если можно? Вот забавно!Однако ж это было б славно.»

В черновике стиха 221 — «God damn! Неужто я влюблен?» — первые два слова написаны на английском. Это восклицание «Goddam» или «Goddem» регулярно встречается во французских романах и стихах-однодневках XVIII в, при описании англичан. Под «Вальтером Скоттом» в стихе 216 подразумевается французский пересказ одного из его исторических романов серии «Уэверли»,

VI

Меж тем Онегина явленьеУ Лариных произвелоНа всех большое впечатленье4 И всех соседей развлекло.Пошла догадка за догадкой.Все стали толковать украдкой,Шутить, судить не без греха,8 Татьяне прочить жениха;Иные даже утверждали,Что свадьба слажена совсем,Но остановлена затем,12 Что модных колец не достали.О свадьбе Ленского давноУ них уж было решено.

13—14 Черновик (2369, л. 51 об.) дает: