Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

Александрийский столп — это не Фарос в Александрии (огромный маяк из белого мрамора, который, по дошедшим до нас описаниям, имел высоту четыреста футов и стоял на восточной оконечности острова Фарос в Северной Африке), как мог бы предположить наивный читатель; и не колонна Помпея девяноста восьми футов высотой, построенная на самой высокой точке Александрии (хотя этот прекрасный столп из полированного гранита имеет некоторое сходство с колонной царя Александра). «Александрийский столп», ныне именуемый «Александровской колонной», был воздвигнут Николаем I на Дворцовой площади в Петербурге в ознаменование победы Александра I над Наполеоном. Колонна представляет собой монолитный столп из темно-красного гранита восьмидесяти четырех футов в высоту, не считая основания и капители. Ее венчает фигура ангела, держащего в левой руке крест и указующего на небеса правой. Русские источники сообщают, что высота всего сооружения, включая ангела, составляет около 125 футов. Когда колонна была построена, она считалась самой высокой в мире, превосходящей наполеоновскую Вандомскую колонну (1810) в Париже более чем на четыре фута{64}.

В библиотеке Пушкина хранилось польское стихотворение с французским переводом «Ode sur la colonne colossale élevée à Alexandre I à Saint-Pétersburg le 30 Août 1834»[424]. На пушкинской рукописи поставлена дата: 21 августа 1836. Каменный остров (северный берег Невы, Санкт-Петербург).

«Александрийский» происходит от имени Александр, как и в случае с «александрийским стихом» (двенадцатисложником), который получил свое название от средневековых французских поэм об Александре Великом, царе Македонии в IV в. до н. э. Критик Погодин отмечал в своем дневнике со ссылкой на Александра Раевского (запись от 16 октября 1822 г.), что Пушкин называл александрийские стихи «императорскими», строя каламбур на имени русского царя Александра I.

В. Жуковский, издав посмертное собрание пушкинских сочинений (1841, т. 9), заменил «Александрийский столп» на «Наполеонов столп» и переделал строфу IV, убрав упоминание «жестокого века» и «падших» декабристов.

В некоторых советских изданиях слова стиха 15 — «И в мой жестокий век» — заменены более ранним рукописным вариантом «вслед Радищеву», в котором подразумеваются радищевская ода «Вольность» (написанная около 1783 г.) и ода «Вольность» самого Пушкина (написанная в 1817 г.). См. коммент. к отрывкам гл. 10.

Стих 20 — «И не оспоривай глупца» — ср. в коммент. к гл. 7, после вар. XXI–XXII — «Альбом Онегина», III, 4:

и не спорь с глупцом…

6 Отвергнутый черновой вариант (2369, л. 41 об.):

Укажет с кафедры невежда…

XLI

Пушкин начал переписывать следующую строфу (в ПБ) с черновика (2369, л. 41 об и 42), но дошел лишь до стиха 8 и зачеркнул написанное. Стихи, данные здесь в угловых скобках, относятся к зачеркнутому первому беловому автографу, стихи 9—14 взяты из черновика:

<Но может быть — и это дажеПравдоподобнее сто раз,Изорванный в пыли и саже,Мой недочитанный рассказ,Служанкой изгнан из уборной,В передней кончит век позорныйКак прошлогодний календарьИли затасканный букварь>.Но что ж в гостиной иль в переднейРавно читатели [черны];Над книгой их права равны;Не я первой не я последнийИх суд услышу над собой,Ревнивый, строгий и тупой.

Эта прелестная строфа (отвергнутая поэтом по неизвестным причинам) являет собой замечательный пример гениального умения Пушкина извлекать наполненную смыслом благородную музыку из самых тривиальных слов. Не что иное, как контраст между их банальной, подсобной сутью и звучностью, которую они развивают в акустическом парадизе пушкинского ямба, производит впечатление благородного смысла. В первом стихе — «Но может быть — и это даже» — незначительное словосочетание «может быть» (употребленное Пушкиным со сходной интонацией в гл. 6, XXXIX, 1) и слово «даже» практически формируют строку; магия их расположения, аллитерация на «ж», объемное и полновесное звучание возносят тривиальное «может быть» и «даже» к рокочущим отголоскам судьбы и метафизической гибели. Раскаты набирают полную силу в быстротекущем «правдоподобнее» и в следующих за ним строках, явственно отмеченных скадом.

Такой прием прямо противоположен тому, что делал Н. Гоголь, вводивший пустопорожние слова, наречные сорняки и предложные осколки в запинающееся бормотание своих механических уродов и личинок-гомункулусов, как, например, в «Шинели».

Я рассматривал этот прием в своей довольно поверхностной книжонке «Николай Гоголь» («Nikolai Gogol», New Directions, 1944) с кошмарным указателем (за который я ответственности не несу) и путаной системой транслитерации (за которую я ответственность несу). Пользуясь случаем, хочу отметить, что рассказ на с. 8 внизу относится к Дельвигу и афоризм на с. 27 вверху принадлежит ему же (но не Пушкину, который лишь передает и рассказ, и афоризм).

1—2 Но может быть — и это даже /Правдоподобнее [в] сто раз… — «Сто раз» неверно заменено на «стократ» в некоторых изданиях (следующих описке Пушкина в отвергнутой беловой рукописи первых восьми стихов); это обстоятельство заставило Чижевского (с. 233) сделать ложное предположение, что строфа не закончена.

В черновике (2369, л. 41 об.) написано «сто раз».

6 Во французской литературе XVII в. неоднократно говорится о поэтических произведениях, пущенных на оберточную бумагу и т. п. Ср.: Скаррон, «Комический роман» (Scarron, «Roman comique», 1651–1657), ч. I, гл. 8: «…un poète, ou plutôt un auteur, car toutes les boutiques d'épiciers du royaume étoient pleines de ses oeuvres, tant en vers qu'en prose»[425]; ср. также: отец (Жан-Антуан) Дюсерсо (ок. 1670–1730) «Послание господину Этьену, продавцу книг» (du Cerceau, «Epître à Monsieur Etienne, Libraire»):

Mais s'il avient, comme tout se peut faire,Que mes écrits, par un triste destin,Triste pour sûr, mais assez ordinaire,De la boutique aillent au magasin,Et que de-là, moisis dans la poussièreIls soient enfin livrés à la beurrière…[426]

Все это, я думаю, исходит из «Послания» Горация, I, XX, обращенного к собственной книге: «После ж, руками толпы захватана, станешь ты грязной, / Непросвещенную моль молчаливо кормить будешь» и другого «Послания», конец II, I, где книга сравнивается с «ненужной оберточной бумагой для ароматных приправ и перца».

7 Исправленный черновой вариант:

Как Инвалид иль Календарь…

Первое — название периодического издания того времени.

Ключом ко второму служит зачеркнутое чтение «Брюсов Календарь», подобие «Фермерского Альманаха» («Farmer's Almanack»; ср. возможный «Придворный Календарь» в гл. 2, III, 12), который был любим читателями в XVIII и начале XIX в.). Создание календаря приписывается графу Якову Брюсу (James Bruce, 1670–1735), одному из генералов Петра I, которого молва произвела в алхимики. На самом деле Брюс был отличным астрономом и математиком. Истинным автором календаря был библиотекарь Василий Киприянов, неизвестный ученый низкого происхождения, напечатавший 2 мая 1709 г. в Москве первый выпуск календаря, в основном посвященный астрономии, — «под назрением» генерал-лейтенанта Якова Вилимовича [Вильямовича] Брюса. Вторая часть вышла через полгода и сообщала сведения духовного содержания, засим последовала в (июне?) 1710 г. третья, «пророческая» часть («Предзнаменование времени на всякий год по планетам»), которая принесла Киприянову состояние. Последовали несметные переиздания и подделки, а кое-что вошло в сонник Мартына Задеки, о котором см. далее (коммент. к гл. 5, XXII, 12).

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Эпиграф

Elle était fille, elle était amoureuse.

Строка из песни II поэмы «Нарцисс, или Остров Венеры» (опубликована в 1768 г.), третьесортного сочинения в четырех длинных песнях Жака Шарля Луи Кленшана де Мальфилатра (Jacques Charles Louis Clinchamp de Malfilât re; 1733–1767): «Она [нимфа Эхо] была девушка [и следовательно — любопытна, как это свойственно им всем]; [более того], она была влюблена… Я ее прощаю, [как это должно быть прощено моей Татьяне]; любовь ее сделала виновной [ср.: ЕО, гл. 3, XXIV]. О если бы судьба ее извинила также!»

Согласно греческой мифологии, нимфа Эхо, зачахнувшая от любви к Нарциссу (который, в свою очередь, изнемог от безответной страсти к собственному отражению), превратилась в лесной голос, подобно Татьяне в гл. 7, XXVIII, когда образ Онегина проступает перед ней на полях читанной им книги (гл. 7, XXII–XXIV).

В принадлежавшем Пушкину учебнике «Лицей, или Курс древней и современной литературы» («Lycée, ou Cours de littérature ancienne et moderne», книге, которая являлась руководством для Ламартина и которая сформировала его плачевный goût[427], a также для Стендаля, упоминающего в дневниковой записи от 1804 г. о желании «делагарпизировать» свой стиль, что ему, наследнику Вольтера и Лакло, так никогда и не удалось) Лагарп (VIII, 252) цитирует два вполне невинных отрывка из «Нарцисса», первый из которых начинается той самой строкой, которую Пушкин мог позднее вспомнить.