Витязь на распутье - Валерий Елманов

Судей для подсчета было трое – помимо меня еще два десятника. Все трое пришли к выводу, что победа одержана в четырех поединках из пяти. Да и то в одном, самом последнем, Александр проиграл лишь потому, что гвардеец забыл про мой запрет о применении дополнительных приемов. На них я, памятуя о московской драке с ляхами, акцентировал внимание своих гвардейцев с самого начала осени, едва прибыв в Кострому. Запретил я их применять против Александра, посчитав, что в данном случае будет нечестно – все-таки братан, а не поляк и не швед.

Так вот, Истома Курнос, дравшийся против моего Шурика, чувствуя, что проигрывает, классически уклонившись от выпада моего братана, совершенно не классически пнул его ногой и только так смог победить. Хорошо хоть вовремя спохватился и удар получился не очень сильным – через минуту братана уже привели в чувство. Но в ответ на его обиженное замечание, что так нечестно, я строго заявил:

– В моем полку в бою считается нечестным лишь одно – не выполнить приказ командира, даже если это будет стоить тебе жизни. Все остальное, Александр Алексеевич, достойно, ибо приближает победу над врагом.

– Но ведь так еще и подл… – Но Шурик тут же осекся на полуслове.

– А ты посмотри на них, – предложил я. – Редко кому по восемнадцать-девятнадцать, а в основном шестнадцать-семнадцать. Но разве свей или лях станет думать, что перед ним мальчишки? Он плюнет на это и все равно попытается их убить. Так почему они должны заботиться о чести, сражаясь с бесчестными? С волками жить…

– Ну тогда… – протянул он, и на его лице появилась лукавая улыбка.

Александр, кряхтя, встал, поплелся куда-то за сарай, что располагался поблизости, и вернулся оттуда со здоровенной жердиной в руках.

– А теперь давай налетай! – залихватски крикнул он моим ратникам, ободрив Курноса: – Смелей, чего ты!

Истома покосился в мою сторону, увидел разрешающий кивок и пошел в атаку. Удар – отбит, удар – отбит, а после третьего его соперник сам перешел в наступление, и спустя секунду Курнос заполучил две увесистые плюхи – по голове и по плечу.

– Ты уж не серчай, – сразу извинился Александр и озабоченно спросил морщившегося от боли ратника: – Шибко больно? – И он пожаловался, сокрушенно разводя руками: – Я уж и так токмо вполсилы…

– Ничего, потерпит, – успокоил я брательника и, взяв лежащую подле меня вторую деревянную саблю, предложил: – А теперь со мной. Да не робей, шпарь в полную силу.

Через несколько секунд я пожалел о последней фразе, но было поздно. Очевидно, Александр решил, что если ему удастся оглушить и свалить на землю воеводу, то тогда его дело в шляпе, то есть по-нынешнему, наверное, в шапке. Словом, быть ему в моем полку. Он чуть не добился этой цели – мне только в самый последний момент удалось увернуться. Досталось лишь уху, но все равно ощутимо, и я пришел к выводу, что без дополнительных приемов никуда. От первого он уклонился, успевая поглядывать за моими ногами, но надолго его не хватило. Мой прыжок ногами вперед Шурик заметил с некоторым опозданием, и мне удалось завалить его подсечкой и приставить деревянную саблю к горлу.

– Не управился, – прошептал он с явным сожалением.

– Но испытание прошел с честью, – обнадежил я, поинтересовавшись, где он так мастерски научился драться.

Оказалось, у соседей. Матушка Дарья заботилась о всестороннем развитии сына, поэтому по ее просьбе настоятель мужской обители специально назначил такой урок двум своим инокам, которые до пострига были далеко не последними ратниками во владычном полку[126].

Поведав это, Александр довольно улыбнулся и потянул из-за голенища сапога нож. Повернувшись к сараю, он прищурился и уверенно метнул его, точно угодив в одно из бревен. Я вытащил глубоко засевший в дереве клинок – душевно вошел, самое то, и вопросительно уставился на продолжавшего удивлять меня брательника.

Оказалось, вновь представитель соседей. Правда, на сей раз обошлось без благословения игумена. Просто как-то раз здоровенный монах, греясь на солнышке, заодно лениво наблюдал, как Санька – ему в ту пору было лет пятнадцать – играется сам собой в свайку. Смотрел-смотрел, а потом взял и предложил научить настоящему делу, после чего дней через пять притащил выкованный у местного кузнеца по особому заказу нож. Он же чуть погодя, сопровождая вместе с моим братцем совместный обоз с товарами в Новгород, заговорил и о другом…

– Поведал, в точности яко и ты мне ныне сказывал. Хорошо, ежели сабля имеется, а ну как лезвие сломается? Тать ведь ждать починки не станет. Потому в настоящем бою, что лежит поблизости, тем и умей драться. Оглобля под руку подвернулась – ее хватай, ослоп[127] – и им не брезгуй. Даже ухват печной и тот пойдет, – пояснил Александр, и я пришел к выводу, что парень не только не станет обузой, но и весьма пригодится.

Признаться, подручные средства я из виду упустил. Разве что когда инструктировал ратников из особой сотни, предназначенной для непосредственной охраны Годунова. Там да, но опять же держа во внимании, что в тесных галерейках и коридорчиках терема, да пусть и в царевых палатах, в любом случае не разгонишься и не размашешься. Словом, с учетом специфики помещений. А вот остальных…

Впрочем, даже если бы меня и осенило насчет ослопов и оглоблей, все равно обучить было бы некому. Зато теперь совсем другое дело. Ныне я обзавелся превосходным инструктором, поэтому сразу после Прибалтики…

А Александр не унимался, в завершение похваставшись, что он владеет еще и художеством стрельбы из пищали. Особыми хитростями, правда, не измышлен, но за двести шагов в шапку угодить четыре раза из пяти в состоянии. Или три, как он чуть погодя поправил сам себя.

Да уж, погорячился я с обузой. Одно жаль: убивать ему никогда не доводилось, а первая кровь – штука такая. Но, с другой стороны, и подавляющему большинству моих ратников ее тоже проливать не довелось, так что преимуществ никаких.

А потом был ужин, за которым обе дамы сидели с настроением, явно противоположным утреннему.

– Ныне ты мне даже гитары не оставил, – грустно улыбнулась царевна, уже стоя на ступеньках своей избы, в которой ей предстояло провести долгих полтора-два месяца.

Я молча стянул с пальца перстень, пояснив, что им одарила моего батюшку моя матушка. И подчеркнул:

– Лал это. Говорят, сей камень счастье в любви дает. Дороже его у меня, пожалуй, никакой вещицы не сыщется.

– Тогда на что он мне? – невесело улыбнулась Ксения. – Счастье у меня и без того есть, богатырь мой любый.

– Ну как же, – возразил я. – Счастье ведь только с живым может быть, а раз так, значит, он тебе жениха убережет.

Она приняла перстень, задумчиво покачала его на ладошке, но затем решительно вернула:

– Тяжко ему за моим суженым издаля приглядывать. Нет уж, пущай он поближе к тебе будет. – И царевна, внимательно посмотрев на мое грустное лицо и прикусив губу, твердо произнесла: – Сказываешь, самое дорогое отдаешь? Что же, тогда и мне след тебе самое дорогое отдать.

Поначалу я даже не понял, что именно она имеет в виду, но потом дошло. Да и как тут не дойдет, когда мне напрямую сказали, чтобы я приходил после полуночи в ее опочивальню.

Честно говоря, стало не по себе. Ну неправильно это как-то, и все тут. И не потому, что в нынешнем веке такие вещи до свадьбы строго осуждались. В конце концов, кто знать-то будет? Сенные девки? Так Ксения сразу предупредила, чтоб я о них не заботился. Мол, дала ей Марья Петровна медок заветный с травками хитрыми, так что все они будут спать как убитые. Но все равно неправильно. Нельзя так.

А с другой стороны – как отказаться так, чтоб не обидеть?

Но тут на крылечко своей избы вышла игуменья. Жених, конечно, имеет право проводить невесту, особенно когда впереди расставание, но не более того, и я спешно распрощался, пообещав, что приду, и принялся ломать голову в поисках нужных слов. Времени до полуночи оставалось изрядно, но подумать мне не дали. Оказывается, настоятельница вышла не просто так. Ей был нужен именно я, ибо в благодарность за отзывчивость к ее просьбе матушка Дарья собралась поведать мне тайну, о которой теперь знала только она…

Признаться, когда игуменья начала говорить, я даже не думал, насколько это важно, однако по мере того, как она рассказывала, мне стало понятно, что и впрямь сведения первостепенной важности. Нет, незаконнорожденных детей или тому подобных откровений в ее рассказе не имелось – сколько ж можно? – и повествовала она о сугубо материальных вещах, но зато таких дорогих, что…

Оказывается, в ту пору, когда она еще была царицей, на Русь собирался идти в очередной набег крымский хан. Годом раньше он уже прошелся по стране, причем весьма удачно, под конец спалив и столицу, так почему бы не повторить.

Иван Грозный, узнав об этом и совершенно не надеясь на свои войска, тем более что Москва в результате прошлогоднего погрома стояла вообще без стен, принялся – как обычно в таких случаях и поступали потомки Ивана Калиты, даже Дмитрий Донской – готовиться к большому драпу.