Витязь на распутье - Валерий Елманов

– Очень хорошо, – кивнул я ей, но, заметив изумленный взгляд настоятельницы, незамедлительно поправился: – В смысле, случившееся плохо, но для нашей сказки в самый раз. А уж что касается игуменьи Анны, то вообще прелестно. Вот как раз она, безвинно погибшая в Шексне, и явилась во сне матери Александра, поведав, что надо завтра поутру положить сына перед вратами монастыря, через которые чуть погодя будет проходить благочестивейшая сестра Дарья, кою в миру тоже звали Анной.

И снова последствия болезни, обуявшие игуменью…

Ладно, подождем, хотя время поджимает, а дождавшись, я внес еще одно уточнение. Мол, матушка все сделала согласно наставлению, но сердце не камень, поэтому она все-таки не выдержала. Спустя несколько дней она тайно встретилась с сестрой Дарьей и, предварительно взяв с нее обещание, что та будет молчать, пока Федор не придет в пору… Исуса Христа, рассказала ей историю сына.

Игуменья же, соблюдая до поры до времени данный ею обет молчания, все-таки не утерпела и, узнав, что в Москве объявился некий князь Мак-Альпин, отписала ему весточку. Мол, так и так, в моей обители проживает вроде бы твой двухродный братец – уж очень редкая фамилия. Ну а дальше…

Я развел руками. Дескать, тут все понятно.

– Когда ж ты удумать-то все успел?! Да ить как складно-то, прямо заслушаешься! – восторженно воскликнула настоятельница.

Говорить, что приступы вдохновения часто приходят ко мне именно на голодный желудок, я не стал – уж больно приземленно звучало. Еще подумает, что намекаю, хотя и в самом деле давно пора за стол. Вместо этого пояснил, что не спал полночи, ломая голову и так и эдак, каким образом лучше всего ей помочь, а ближе к утру услышал голос, который поведал мне, что да как надо говорить.

Не преминул пояснить и еще одно. Сказка особенно хороша, когда в нее верит тот, кто ее излагает, поэтому Александру Конст… Алексеевичу надо сказать, будто так оно и было на самом деле. Конечно, грех вводить в заблуждение человека, но иного пути я не вижу.

Игуменья задумалась, прикусив губу и о чем-то напряженно размышляя, но длилось это недолго – задорно тряхнув головой, она вызывающе заявила:

– Отмолю. И… не сумлевайся, князь, за тебя тоже отмолю. – И добавила в свое оправдание: – Ложь худа, коль во вред, а ежели токмо во благо – так оно уже половинка лжи, а то и помене…

Уговорились, что я сейчас зайду за Ксенией Борисовной, а когда матушка Дарья все расскажет Александру, то подаст мне условный знак. Ну, скажем, выйдет на крыльцо избы. Увидев вышедшую игуменью, я повел царевну завтракать в избу настоятельницы. Там на лавке сидел бледный как полотно Александр, являя собой разительный контраст со столом, празднично заставленным всевозможными закусками.

– Ну, здравствуй, брат, – проникновенно произнес я.

Через несколько секунд он уже рыдал на моем плече, а чуть поодаль вновь сморкалась, страдая от последствий хвори, мать игуменья. Признаться, даже у меня увлажнились глаза. Так, самую малость.

Единственной, кто перепуганно смотрел на происходящее, была Ксения – с ума, что ли, все посходили? Когда же матушка Дарья голосом, то и дело прерывающимся от рыданий, поведала ей мою утреннюю выдумку – я настоял, чтобы это сделала именно она, – началась вторая часть Марлезонского балета. Царевна незамедлительно уткнулась мне в левую половину груди – правую безраздельно оккупировал брат – и заревела, отчего настоятельницу охватил очередной приступ, а Шурик вообще не прекращал захлебываться от рыданий.

Словом, за стол мы уселись просветленные, а я вдобавок еще и в мокром, хоть выжимай, кафтане. Зато будничная утренняя трапеза превратилась в праздничную, не глядя на продолжающийся Филипповский пост. Правда, скоромных кушаний не имелось, но зато настрой у всех сидящих был о-го-го! Я не говорю про своего брательника, который чуть ли не парил над столом, взирая на меня с немым обожанием, и про матушку настоятельницу, которая млела, глядя то на меня, то на своего сы… виноват, воспитанника. Даже Ксения так сильно радовалась за меня, что на время совсем забыла о нашем грядущем расставании.

К тому же поверьте, что хороший медок идет так же чудесно не только под мясное, но и под пироги с начинкой из стерляди, из грибов и из ягод. Причем каждый из них именовался наособицу – один подовый, другой – блинчатый, третий – пряженый, четвертый – соленый, а пятый игуменья и вовсе назвала икряником. Сами меды тоже были не простые, и игуменья, то и дело наливая мне в кубок, настоятельно рекомендовала отведать то белого, то обарного, а то какого-то поделного. Однако я держался, поскольку помнил, что надо бы сегодня выехать обратно, но куда там.

Как говорится, бог не дал. Точнее, это была богородица…

Глава 34

Икона и… проклятые сокровища

Дело в том, что царевна выразила желание поклониться иконе, которая чудесным образом объявилась в этих краях, дабы испросить у нее благословения на меня, мое воинство и вообще на всю военную кампанию. Причем поклониться ей в одиночку она не желала – непременно со мной, да и матушка настоятельница, стоило мне начать отнекиваться, так удивленно на меня посмотрела…

Словом, пришлось ехать к соседям на ту сторону реки, то бишь в мужской монастырь. Держа в памяти, что у меня в запасе всего один день, я еще надеялся успеть полюбоваться явленным образом, коротенько помолиться на него и быстренько отправиться в дорогу, благо что ратники были готовы – только свистнуть, и они в седлах. Однако не тут-то было. Пришлось битый час выслушивать лекцию про то, как «сей чудный образ, ангелами невидимо носим, светозарно шествовал по воздусям» из одного местного селения в другое, очевидно, в поисках местечка посимпатичнее. Слушая монаха, я периодически с тоской поглядывал на узенькое слюдяное оконце. Светлое в начале чтения сказания, оно заметно потемнело ближе к концу.

К тому же когда иконе наконец-то надоело блуждать по местным окрестностям и она обосновалась на одном месте, начались свершаемые ею чудеса.

Кстати, поведение самого Александра мне, честно говоря, пришлось не по душе – очень уж набожный. Понимаю, что все дело в воспитании – торчи я с малолетства в монастыре и ошивайся по кельям, глядишь, стал бы таким же, а то и еще хуже. Но куда его такого на войну? Разве что подменить священника, если срочно понадобится отпустить грехи умирающему или отпеть погибших, вот и все, а махать сабелькой – увы. Не убий. Непонятно только, почему он так рвется поехать со мной.

– Кровь пролить за царя-батюшку, за Русь святую, – гордо заявил он на обратном пути в ответ на мой осторожный вопрос.

Ишь ты! Пришлось пояснить, что в бою надо думать совсем о другом – победить врага и уцелеть самому.

– А ежели так не выходит? – горячо возразил он. – Ежели иначе никак?

– Тогда дело другое, – согласился я. – Но наперед запомни, братец, что думать надо об этих двух вещах, из коих первая – обязательная, а вторая как получится.

А попутно поинтересовался насчет нарушения господних заповедей. Как, мол, не боится?

– Так за царя ж да за Русь, – вновь повторил он, с недоумением взирая на меня.

– Вообще-то в этот раз мы будем воевать не за них, – усмехнулся я. – Вместо Руси Ливония, а вместо государя – королева Мария Владимировна. Тебя это не смущает?

– Тогда за веру православную, – нашелся мой Шурик. – Как же за такую не воевать, когда ты сам ныне слыхивал, какие чудеса образ богородицы творит. А ведь это тебе не все зачли – матушка Дарья куда боле написала в сказании о сей иконе, да токмо не все вошло – уж больно длинно.

И что-то мне расхотелось брать его с собой. Не знаю почему, но вот пропало желание, и все тут. Однако я сразу подогнал под отказ теоретическую базу. Мол, я ныне в ответе за тебя перед игуменьей, а потому негоже мне брать на войну неумеху, которого убьют в первой же стычке, не говоря уж о сражении. Поэтому лучше всего, если он пока останется и как следует позанимается с моими ратниками, если ему не зазорно тягаться с мальцами, а уж потом, когда я вернусь…

– Учебы стыдиться не след, от кого бы она ни исходила, – заметил он рассудительно. – Токмо ты бы допрежь меня спытал, а опосля сказывал про нее.

Ладно, пусть будет проверка, и я по возвращении в обитель устроил испытание, которое, как ни удивительно, Александр достойно выдержал. Разумеется, сабли были деревянные, которые тот сноровисто притащил из какого-то сарая, но все остальное – выпады, приемы, уколы и так далее – настоящее, так что экзамен он сдал, притом с блеском.

Судей для подсчета было трое – помимо меня еще два десятника. Все трое пришли к выводу, что победа одержана в четырех поединках из пяти. Да и то в одном, самом последнем, Александр проиграл лишь потому, что гвардеец забыл про мой запрет о применении дополнительных приемов. На них я, памятуя о московской драке с ляхами, акцентировал внимание своих гвардейцев с самого начала осени, едва прибыв в Кострому. Запретил я их применять против Александра, посчитав, что в данном случае будет нечестно – все-таки братан, а не поляк и не швед.