Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

как она этим портит Государю и как вредит всему. По поводу чего именно так волновался М. В. Алексеев, я так и не узнал. Случай этот был еще до его болезни.

Помню определенно, что у меня лично возникло какое-то нехорошее чувство против Императрицы, когда однажды вместе с нею в Ставку приехали митрополит Питирим[311] и вновь назначенный обер-прокурор Святейшего Синода [Н. П.] Раев.[312] Тогда уже много говорилось по поводу влияния Императрицы на дела государства, в частности по поводу [Б. В.] Штюрмера и Раева, которых называли ее ставленниками, равно как и по поводу митрополита Питирима, которого называли ставленником [Г. Е.] Распутина.

Перед этим приездом Императрицы пронесся даже слух, что в Ставку приедет и Распутин, но это оказалось вздором. Но Питирим и Раев приехали. Митрополит служил в нашей церкви – мне не понравилась его служба, особенно по сравнению с тем, как чудно служил наш протопресвитер, отец Георгий. Какая-то елейная, напускная патетичность службы Митрополита произвела на меня прямо отталкивающее впечатление, так что по окончании обедни я сказал стоявшему рядом со мною А. И. Русину: «Ну, я прикладываться к Питириму не пойду».

Однако, волей неволей, приложиться к его руке пришлось, хотя и не в церкви, a во дворце, перед завтраком: когда я вошел в зал, он стоял посреди комнаты, и все входящие подходили под его благоговение, – не сделать того же было бы прямо неприлично. Вблизи он на меня произвел такое же неблагоприятное впечатление, что и в церкви: напускная набожность, неискренность.

Что же касается Раева, то это был уж прямо какой то «шут гороховый», как про него выразился А. И. Русин. Какой-то масляный, молодящийся старик в парике и вместе с тем генерал из чиновников, желающий быть настоящим Его Превосходительством, – вот впечатление, которое он на меня произвел, притом самое отталкивающее.

Насколько помню, тогда же с Императрицей приехала [А. А.] Вырубова.[313] Она тоже произвела на меня прескверное впечатление: она хотела что-то из себя изобразить, играть какую-то роль. В саду она хотела непременно сфотографировать Наследника, но кончилось это тем, что она на своих костылях запуталась в траве и упала на землю. Вообще этот приезд Императрицы, в связи с сопровождавшими ее лицами, произвел на меня тягостное впечатление.

Обычно же я всегда радовался приезду Государыни, ибо она приезжала всегда с великими княжнами, которые меня каждый раз все больше и больше очаровывали. На одном завтраке мне пришлось сидеть рядом с Великой княжной Анастасией Николаевной;[314] она, всегда очень бойкая, видимо была несколько смущена, что рядом сидит почти незнакомый генерал, отвечала на мои вопросы довольно короткими фразами и совсем смутилась, когда я предложил положить ей второго блюда (обносили с моей стороны), что, по-видимому, по придворному этикету, не полагается.

За этим же завтраком поблизости от меня сидел Великий князь Борис Владимирович,[315] который незадолго до этого был назначен походным атаманом. В руках у него был чудной работы тяжелый атаманский пернач, на котором изображены были гербы всех казачьих войск. Великий князь его с удовольствием всем показывал, когда же сели за стол, то он отдал его лакею, который тут же принял от одной из княжен зонтик и поставил вместе, в угол палатки, а после завтрака подал Великому князю пернач, а Великой княжне – зонтик. Воздерживаюсь от комментариев.

Мне только один этот раз пришлось сидеть рядом с одной из великих княжен – обычно мое место было против них, а великие княжны сидели между великими князьями и болтали с ними. Я ими искренно любовался, такие они все были чистые, светлые. Две младшие были, как еще девочки, более живые, непринужденные, в глазах их так и сверкали искорки удовольствия, когда великие князья с ними шутили, подтрунивали над ними.

Раза три-четыре за все время две старшие княжны обращались ко мне с просьбами. Делалось это так: обычно перед завтраком, когда мы закусывали, ко мне подходил гофмаршал Долгорукий и говорил, что такая-то великая княжна меня просит. Императрица с дочерьми стояла во время закуски в стороне у окна; Великая княжна отделялась от группы и шла ко мне навстречу, причем обычно передавала маленькую записку, на которой была изложена просьба, большей частью о переводе какого-нибудь офицера из одного полка в другой и т. п.

Эти просьбы великие княжны делали всегда с ведома Государя, который, видимо, разрешал им обратиться ко мне, ибо каждый раз потом Государь спрашивал меня, обращалась ли ко мне такая-то великая княжна и можно ли исполнить ее просьбу. Если же бывали какие-либо просьбы Императрицы или Государыни Марии Федоровны, то Государь передавал их сам и обыкновенно прибавлял: «Это просьба матушки, мне бы хотелось, чтобы она была исполнена».

В этих случаях Государь просил меня задержаться после обеда или завтрака, я входил в кабинет, Государь передавал мне содержание просьбы. Не помню теперь точно содержание всех этих просьб, но помню одну: чтобы по освобождении должности командира 5-го гусарского Александрийского Его Императорского Величества Императрицы Александры Федоровны полка на нее был бы назначен полковник этого же полка [К. Н.] Скуратов.[316] Очевидно Государь передавал желание Августейшего шефа – Императрицы.

О таких «просьбах» Государя я докладывал начальнику штаба, а затем телеграммами сообщал на соответствующий фронт и в Главный штаб, что Его Величество выразил такое-то желание. В частности же назначение Скуратова так и не состоялось, ибо должность командира полка долго не освобождалась, а потом настала революция.

Смело могу сказать, что ни одного раза мне не было передано таким путем ни одной незаконной просьбы, ни разу не было никакого намека на произвол; эти царские пожелания не шли далее назначения того или другого лица командиром того или иного полка, шефом которого состоял кто-либо из близких Государю особ императорской фамилии.

Кроме того раза, о котором я упоминал, был еще другой случай, когда Императрица пожелала со мной говорить. Это было в саду, после завтрака; Государыня сама подошла ко мне и со мной разговаривала; факт этот я очень хорошо помню, но я не могу вспомнить, о чем говорила Ее Величество. Должен сознаться, что я как-то побаивался Императрицы и не питал к ней той преданной любви и, могу сказать, того обожания, которое у меня было как к Государю, так и к Наследнику и к великим княжнам.

Глава 6

Революция

После возвращения Государя Императора из Царского Села в Ставку в феврале 1917 г. не было уже того спокойствия в смысле общего настроения, как было до убийства Распутина. Толковали обо всем, что делалось, о министерстве [Н. Д.] Голицына, о