Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

возразит: но ведь концерты Высоцкого могли посетить всего лишь сотни тысяч зрителей, а как же остальные миллионы? До них его песни, как и раньше, доносили магнитофоны: как катушечные, так и кассетные. Причем именно с середины 70-х в СССР началось массовое производство относительно дешевых (от 90 до 125 рублей) катушечных и кассетных магнитофонов типа «Весны», «Ритма», «Сонаты», «Легенды», «Романтики», «Ноты» и т. д. Как верно напишет Ю. Шатин: «Магнитофонная культура сыграла роль пускового механизма поэзии Высоцкого». Я бы эти слова дополнил: «Магнитофонная культура сыграла роль пускового механизма поэзии Высоцкого и спускового крючка в деле расстрела этой поэзией сознания советского человека».

В свое время американское телевидение сделало президентом Джона Кеннеди — он стал первым политиком, кто добровольно превратил себя в телетовар. Из Высоцкого сделала Шансонье Всея Руси магнитофонная индустрия. А она, как и положено, находилась под надзором властей, которые в начале 70-х наладили выпуск магнитофонов с двумя головками: воспроизводящей и записывающей. И с этого момента записи песен того же Высоцкого стали распространяться по стране еще масштабнее и оперативнее, чем прежде. Таким образом режим «боролся» с оппозиционером Высоцким. Согласимся: странная борьба, если не сказать больше. На самом деле никакой подлинной борьбы с ним не велось, а было продолжение все той же политики: расширение популярности барда посредством ловкой имитации борьбы с ним.

В самом начале июня Высоцкий снова улетел в Париж, благо теперь он может это делать многократно. Там он записал свой очередной (третий) французский диск-гигант — на этот раз на фирме «По-лидор». После чего они с женой отправились на остров Косумель в Мексике, где Влади предстояли съемки в фильме «Тайна Бермудского треугольника». Пока она в поте лица трудилась на съемочной площадке, Высоцкий наслаждался местными красотами и писал новые песни. В частности, именно там на свет родилась сатирическая песня «Письмо в редакцию…» («Дорогая передача…»), где без политических аллюзий опять не обошлось. В ней явно звучал ерническо-издевательский подтекст по отношению к советскому строю, который в песне олицетворяет сумасшедший дом «Канатчиковая дача». Его обитатели — советские люди — окончательно свихнулись от родной пропаганды (ТВ, радио, газет) и ищут помощи… у нее же, посылая письмо в самый центр этой самой пропаганды — в Останкинский телецентр.

Трудно сказать, когда именно в голову Высоцкого пришла идея подобной песни. Вполне вероятно, что это случилось с ним прямо по месту ее написания: во-первых, фильм, в котором снималась Влади, как мы помним, повествовал о загадках Бермудского треугольника, во-вторых — островные красоты Косумеля вполне могли навеять мысли о том, что здесь рай, а дома — сумасшедший дом, поскольку там «удивительное рядом — но оно запрещено».

Вообще антисоветизм Высоцкого никуда не улетучился, а лишь усугубился. Причем его подстегивали не только события на родине барда (раздувание культа Брежнева на фоне роста массовой апатии у населения), но и активное приобщение Высоцкого к антисоветской иммигрантской литературе, которую ему умело подсовывали зо время его приездов в Париж. По словам М. Влади:

«Мы вместе с Володей читали в Париже «Архипелаг ГУЛАГ». Володя был потрясен! Он считал, что Солженицын сделал нужное дело, совершил подвиг, когда описал все, что творилось при Сталине…»

Судя по всему, Высоцкий, считая себя продолжателем дела Солженицына, ставил целью описать то, что творилось при Брежневе. Причем исключительно с негативной стороны. Поэтому Советский Союз он изображал то в виде ада, то в виде сумасшедшего дома, то в виде гербария. Советские люди при этом представлялись либо как сумасшедшие, либо как насекомые.

На волне официальных словословий в связи с принятием новой Конституции Высоцкий написал в 1977 году «Притчу о Правде и Лжи», где в очередной раз ославил советский строй — поведал о том, как советская власть, изображенная в образе Лжи, обокрала Правду и, вырядившись в ее одежды, с тех пор водит людей за нос. По Высоцкому, на его родине чистую Правду вымазали черной сажей, чтобы никто не смог теперь ее узнать.

Стервой ругали ее (Правду. — Ф. Р.), и похуже, чем стервой.

Мазали глиной, спустили дворового пса…

«Духу чтоб не было, — на километр сто первый

Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»…

В этой песне Высоцкий выносил свой очередной беспощадный вердикт советской системе, уличая ее в том, что она лживая, хотя мнит себя одной из правдивых в мире. Побывав на Западе, бард, видимо, пришел к выводу, что та система честнее: она позволяет людям грешить и не пытается облечь свои запреты в идеологические одежды, тем самым ограничивая свободу людей (там действовал принцип: поскольку человек неисправим, то не надо заставлять его быть лучше — пусть каждый живет, как ему нравится). В СССР же грех всячески преследовался, причем как в административной форме, так и уголовной (у нас реализовывался принцип: человека можно исправить в лучшую сторону с помощью силы). Долгие годы (почти полвека) советские люди были готовы насильственно исправляться. Но затем грех все сильнее стал овладевать большинством из них. В жизнь вступало новое поколение людей, которым, как уже говорилось, стало скучно быть безгрешными. Это, кстати, очень оперативно почувствовали на Западе и в начале 60-х придумали конвергенцию, которая должна была ускорить «грехопадение» советского социума. Первыми на эту приманку клюнула советская номенклатура, а затем и либералы-западники, которых сильнее всех достала аскеза и стало привлекать раблезианство.

Высоцкий оказался наиболее талантливым ретранслятором этих настроений из среды либералов-западников. Будучи сам великим грешником (алкоголизм, наркомания, прелюбодеяния), он должен был увлечь на путь «греховных мыслей» (усилить разочарование социализмом) как можно большее число людей из разных слоев советского общества. Ведь вороватым номенклатурщикам и либералам-западникам нужны были подельники — в одиночку свергнуть социализм им было трудно. Как пел сам Высоцкий: «Но работать без подручных — может, грустно, а может, скучно…» Поэтому к этому делу нужно было подключить широкие массы. Благо, что среди них хватало тех, кто тоже устал от советской аскезы и был не против от нее отказаться. Поэтому слава Высоцкого так стремительно росла и крепла, правда, не везде — в основном в европейской части страны, где «грехопадение» было особенно развито в силу близости к «развратнице» Европе.

Высоцкому все больше мечталось, чтобы отдельные грехи перестали быть осуждаемы в СССР. Это давало ему гарантию на спокойную жизнь без пресловутых «горкомов-парткомов», где из него буквально вытягивали жилы. А после того, как он подсел на наркотики, вопрос и вовсе встал ребром: дело могло закончиться уголовными преследованиями. Та же