Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

этих событий французский диск Высоцкого Москва выпустить разрешила (и об этом французскую общественность специально уведомили тамошние прокоммунистические СМИ), однако потребовала, чтобы он был скомпонован по московской указке (об этом французские СМИ промолчали). А именно: в нем должны были остаться только четыре песни из 22 записанных, а место исключенных должны были занять те композиции, которые уже выходили в Советском Союзе на миньонах.

Высоцкий поначалу хотел эту идею отмести, но затем, поразмыслив на досуге (или посоветовавшись с кем-то — с той же Мариной Влади, которая была больше него искушена в перипетиях большой франко-советской политики), согласился, дабы, во-первых, увидеть наконец свой первый диск-гигант изданным, во-вторых — не усложнять себе жизнь. Под последним понималось следующее: Высоцкий собирался обратиться к советским властям с просьбой разрешить ему выезжать во Францию как можно чаще. Почему он обратился с этой просьбой именно в начале 77-го? Судя по всему, за этим стояла либо Марина Влади, которая продолжала нажимать на какие-то тайные педали в верхах (как французских, так и советских) и хорошо просчитала ситуацию, связанную все с тем же шантажом со стороны ФКП в отношении Москвы, связанным с еврокоммунизмом. Либо в качестве советчиков выступили «крышевате-ли» Высоцкого в советских верхах — то есть либералы, которые организовывали «зеленый свет» творческим диссидентам в пику диссидентам политическим. В итоге 5 марта из-под пера Высоцкого на свет появляется письмо в МВД СССР, где он просит разрешить ему совершать многократные поездки к жене во Францию, что, по его словам, «решит многие наши проблемы и сохранит нашу семью».

В последней строчке можно услышать определенный подтекст: Высоцкий наверняка догадывался (или знал), что советским властям выгоден его брак с французской коммунисткой Мариной Влади и поэтому они должны «почесаться», чтобы сохранить его. Сам Высоцкий, судя по его отдельным высказываниям и ряду поступков, относился к этому браку сугубо формально: большой любви в нем уже не было, лишь оставался голый расчет. Так что в последней фразе письма могло содержаться именно это: ультиматум расчетливого человека расчетливому государству. Судя по тому, что письмо будет иметь положительный ответ, ультиматум был принят. Отметим, что принятие его решалось на самом «верху» и в нем были задействованы сразу несколько влиятельных структур: союзные МВД и КГБ, а также ЦК КПСС.

20 марта Высоцкий уже во Франции, где выступает в телевизионной передаче «Бон Диманш» («В хорошее воскресенье»). Передача не самая престижная, но герою передачи все равно отрадно на душе, поскольку на родном радио и телевидении его в подобном качестве не подпускают на пушечный выстрел. Иное дело во Франции, где в те дни многие газеты пишут о знаменитом русском барде. Причем издания как эмигрантские («Русская мысль»), так и коммунистические («Юманите», «Франция — СССР»), а также официальные («Экспресс», «Монд»; последняя — аналог советской «Литературной газеты», ее читателями были в основном либеральные интеллигенты). Все это явно было не просто так, а дирижировалось из Москвы и на языке спецслужб называлось «активными мероприятиями». Занималось подобными «активками» специальное подразделение КГБ — так называемая «Служба «Д» (дезинформация). Оно было создано в Первом главном управлении (ПГУ) в 1959 году крупным специалистом по дезинформации Иваном Агаянцем, который (отметим это!) в конце 40-х (1946–1949) возглавлял советскую резидентуру в Париже и хорошо знал французскую специфику. Когда в 1968 году Агаянц скончался, «Службу «Д» (с начала 70-х переименована в «Службу «А») по-прежнему продолжали возглавлять специалисты по Западной Европе; либо «французы», либо смежные с ними «англичане».

«Раскрутка» Высоцкого во Франции преследовала целью доказать западному истеблишменту, что в СССР преследуются исключительно враги режима — политические диссиденты, а диссиденты из числа конструктивных поощряются и живут вполне в ладу с властью. Пример Владимира Высоцкого и должен был это продемонстрировать.

Отметим, что к возвращению барда на родину уже готов ответ из МВД на его письмо от 5 марта; ему разрешают (кто бы сомневался!) выезжать к жене столько, сколько душе заблагорассудится, и нужные для выезда документы можно собирать только раз в году. Казалось, живи и радуйся! Ан нет — Высоцкий снова срывается в алкогольное пике. Почему? Вполне вероятно, потому, что он прекрасно понимает, кем он является для больших политиков; разменной монетой или козырной картой, которую эти политики то и дело вытаскивают из рукава. А поскольку выйти из этой игры Высоцкий не может (себе дороже), вот у него и не выдерживают нервы. Причем происходит это в тот момент, когда труппа «Таганки» радуется тому, что высокая комиссия из Министерства культуры без единого замечания, чего не было за все годы существования этого театра (что тоже симптоматично для того периода, когда советские власти практически везде зажигают «зеленый свет» перед системными оппозиционерами или «конструктивными диссидентами»), приняла «Мастера и Маргариту». Но Высоцкому на это дело, как говорится, с пробором, поскольку на родной театр ему тоже по большому счету наплевать, так как он и о его роли в большой политике не заблуждается — такая же разменная монета, как и он.

Не случайно несколько месяцев назад из-под его пера на свет родилась песня «Гербарий», где он сетует, что стал экспонатом: «А я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой» и далее: «И на тебе — задвинули в наглядные пособия, — я злой и ошарашенный на стеночке вишу». Вывод в конце следует такой:

…Поймите, я, двуногое,

попало к насекомым!

Но кто спасет нас, выручит,

Кто снимет нас с доски?!.

Вопрос риторический, и ответ на него один: никто не снимет, поскольку в большой политике действуют те же правила, что и в уголовном мире: вход туда копейка, а выход — рубль (и Высоцкий об этом должен знать — как-никак начинал с «блатных» песен и многих людей из этого мира знал лично). Тем более что в мир «насекомых» он вошел по собственной воле — особенно когда решил связать свою судьбу с членом ФКП Мариной Влади. Как он сам пел в своей «Песне Бродского» (1967): «Предложат жизнь красивую на блюде». Ему эту жизнь власти ненавязчиво преподнесли, и он на их приманку клюнул, полагая, видимо, что все произошло само собой. Но почему же потом, по ходу этого романа, когда в голову Высоцкому наверняка должны были приходить мысли о том, что власти играют с ним в «кошки-мышки», он даже попытки не сделал, чтобы прервать эту игру? Видимо, потому, что, по его же словам, «робок я пред сильными, каюсь…» и «выбирал окольный путь, с собой