Книгоедство - Александр Етоев

Так и поэзия. Она имеет свои вершины, открывающиеся человеку вдруг, в спокойные и ясные дни. Вершины эти существуют вне человека, вечно. Когда они родились, не важно. Во времена ли Гомера или в наши смутные дни Они в мире и выше мира. Мы знаем, что они есть, но значение их затеняется буднями Вчера мелькнуло что-то высокое, проблеск некоего горнего света, сегодня жизнь обложили тучи и светлая секунда ушла, словно ее и не было Но это обман, питаемый суетой повседневности Если ты однажды увидел и понял высокое существо поэзии, то уже обречен навеки возвращаться в ее владения.

Люди неблагодарны к поэтам. Частью это происходит от природной человеческой глухоты Частью от подспудной борьбы, ведущейся между духом и телом Дух стремится поднять человеку веки, заставить его разглядеть окружающую красоту Плоть же, наоборот, притягивает человека к земле, чтобы, подобно Вию, а вернее, пародии на него, человек стал ее придатком.

Поэт Мандельштам писал:

О, чудовищная неблагодарность: Кузмину, Маяковскому, Хлебникову, Асееву, Вячеславу Иванову, Сологубу, Ахматовой, Пастернаку, Гумилеву, Ходасевичу, Вагинову… Ведь это все русские поэты не на вчера, не на сегодня, а навсегда.

Велимир Хлебников. Опять цитирую Мандельштама:

Когда прозвучала живая и образная речь «Слова о полку Игореве», началась русская литература А пока Велимир Хлебников погружает нас в самую гущу русского корнесловия, в этимологическую ночь, любезную уму и сердцу умного читателя, жива та же самая русская литература, литература «Слова о полку Игореве»

И далее в той же статье:

Хлебников возился со словами, как крот, – между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие.

Гонимый – кем, почем я знаю?

…

Бегу в леса, ущелья, пропастиИ там живу сквозь птичий гамКак снежный сноп, сияют лопастиКрыла, сверкавшего врагам…

Жизнь Хлебникова прошла в скитаньях. Москва, Петербург, Россия: Поволжье, Астрахань, Украина, Баку, Кавказ, революционный поход в Иран Он нигде не задерживался подолгу, переезжая с места на место и кочуя в своих творениях из прошлого в будущее и обратно Поселить прошлое и будущее в сегодня, создать Государство Времени была его творческая и жизненная задача Последнюю остановку он сделал на Новгородчине, в деревне Санталово, 28 июня 1922 года

Когда умирают кони – дышат,Когда умирают травы – сохнут,Когда умирают солнца – они гаснут,Когда умирают люди – поют песню

Сказанное выше – приглашение в поэзию Велимира Хлебникова, и не более Главное – в его творчестве

Скоро путешественники достигли земли, при входе в которую было написано: «Индия»

Примерно такая фраза запомнилась мне из китайской классики – романа «Путешествие на запад». Почему я ее привел? Наверное, по ассоциации: и в романе китайского автора (У Чэньэня), и в рукописном дневнике русского купца Афанасия Никитина конечный пункт путешествия совпадает – таинственная страна Индия.

Ибо «не счесть алмазов в сказочных пещерах» царства Индийского, как нам живо напоминает в опере «Садко» Римский-Корсаков.

В Индию плыл Колумб (а попал в Америку). В Индию отправился Марко Поло (а попал в Китай). Вот и «некто Афанасий Никитин, Тверской житель, около 1470 года был по делам купеческим в Декане и Королевстве Голкондском», – сообщает в «Истории Государства Российского» Н М. Карамзин

По одним предположениям купец Афанасий Никитин посетил Индию («Королевство Голкондское») по торговым, то есть личным делам. Другие исследователи доказывали, что Никитин был чуть ли не секретным агентом, посланным Иоанном III с политической миссией Последнее очень ярко показано в старом советском кинофильме 1958 года «Хождение за три моря», где против русского купца плетет интригу некто Мигуэль, португалец, прообразом которого является Васко да Гама, известный мореплаватель, один из первооткрывателей Индии

«Я расскажу всем, что не ты, а я дошел сюда первым Я! Я!» – истерически кричит Мигуэль

То же самое мог кричать и Стефенсон братьям Черепановым, и Маркони Попову, и многие их признанные путешественники и изобретатели нашим непризнанным, сведи их на экране в 50-е годы какой-нибудь патриотический режиссер

Политика политикой, а литература – литературой Потому что, с точки зрения литературной, «Хожение» Афанасия Никитина представляет собой уникальный образец авторского стиля и по образности и любопытным частностям ничуть не уступает ни «Путешествиям» Давида Ливингстона, ни «Приключениям барона Мюнхгаузена»

Вот, прочтите и оцените хотя бы этот отрывок:

Пробыл я в Бидаре четыре месяца и сговорился с индусами пойти в Парват, где у них бутхана – то их Иерусалим… На праздник съезжается к той бутхане вся страна Индийская. Да у бутханы бреются старые и молодые, женщины и девочки А сбривают на себе все волосы, бреют и бороды, и головы, и хвосты…

Жил-был в Англии человек. Звали этого человека Клайв Стейплз Льюис Был он человек мудрый, а мудрые люди знают, что если хочешь рассказать другим что-то очень важное, расскажи им об этом в сказке

Начать ее можно по-разному. Например, так: «Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси…».

И рассказать дальше про чудесную страну Нарнию, про доброго волшебника льва Аслана, про Белую Колдунью, насылающую на землю холод, и про тысячу приключений и подвигов, совершенных в этой стране детьми – ведь Нарния такая страна, куда попасть могут только дети

Клайв Льюис был человек верующий и, кроме книги о Нарнии, написал еще много книг. Проповеди, богословские трактаты, литературоведческие исследования, фантастические романы. Но сказочный цикл о Нарнии в творчестве этого писателя-проповедника занимает очень важное место.

В книге писатель всегда больше, чем идеолог и проповедник. Проповедник рассчитывает на подготовленный человеческий материал, на людей, которые пришли слушать Бога через уста человека божьего. Но Бог, говорящий через писателя, понимает прекрасно, что слова должны быть веселые и живые, чтобы они не убивали и не отпугивали, а именно воскрешали людей, именно приобщали их к тем мудрым и простым истинам, которые Он подарил миру В этом смысле читатели – те же дети, и писатель для них не грозный бог Саваоф, грозящий и сыплющий на головы молнии Нет, это Санта-Клаус, это русский Дед Мороз, краснощекий и с мешком за плечами, в котором – читатель знает наверняка – не отрубленные головы нечестивых, а подарки, карнавальные маски, мандарины в серебристой фольге, хлопушки и бенгальские свечи.

«Шутки, как и справедливость, рождаются вместе с речью», – читаем мы в одной из повестей цикла.

Эта истина проповедуется писателем постоянно и постоянно подтверждается в текстах Льюис как никто другой понимает, что нельзя говорить о вещах великих слишком серьезно и уж тем более наставительно и напыщенно

Когда Диккенс в своих «Рождественских повестях» говорит о вере и Боге, у него это выходит естественно, как дыхание, и написано богато и живо Но берешь в руки его же «Легенды о Христе» и чувствуешь, как замирают слова, как они осторожничают и бледнеют, боясь неверного шага

Все дело, видимо, в том, что величие самой фигуры Христа заставляет писателя усомниться в достоинстве слов, которыми эта фигура описывается. Писатель бессознательно пишет бледно и с оглядкой на крест, распятие, а не на чудо с вином в Кане Галилейской

Доходчивость христианских проповедей достигается шуткой и простотой. Угрюмым везде не очень-то верят

В этом смысле куда доходчивее те простые русские попики, перемежающие слова проповеди народными присказками и байками. Как в «Соборянах» Николая Лескова

И наверное, ближе к Богу все-таки жонглер Богородицы, а не угрюмый проповедник с крестом. Льюис в «Нарнии» такой же жонглер. Он, не задумываясь, играет словами, перемешивает одной поварешкой христианство и языческий миф, переворачивает вверх ногами людей и в переносном, и в прямом смысле. Вспомните, как в «Племяннике чародея» говорящие звери сажают дядюшку Эндрю в землю и поливают, чтобы он не умер от жажды.

В Оксфорде, где Льюис преподавал, он был дружен со знаменитым профессором Дж. Р. Р. Толкином, автором «Властелина Колец», входил с ним в университетский кружок «Инклингов» и в литературе исповедовал толкиновский принцип «создания вторичных миров»

Но в творчестве Льюис был все-таки ближе к Кэрроллу, к поэтической традиции нонсенса, к Алану Милну и его «Винни-Пуху» Вспомним хотя бы «утешительные» прогнозы квакля-бродякля из «Серебряного кресла»:

…Далеко на север нам не пройти, особенно сейчас, когда близится зима… Тем более, что зима предстоит ранняя. Но не падайте духом Мы встретим столько врагов, столько раз собьемся с пути и голодать будем, и ноги в кровь сотрем – что нам будет не до погоды. И наверняка мы не найдем принца…