Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
М. Горький
30. IX. 34.
Крым. Севастополь. Тессели.
1133
Е. Я. ДАНЬКО
1 октября 1934, Тессели.
Елене Данько.
Уважаемая Елена — ? —
К. А. Федин сообщил мне о намерении Вашем написать «Историю фарфорового завода» и прислал Ваш план.
Если Вы желаете — готов помочь Вам в этом деле. Предлагаю аванс в размере, какой Вы укажете. Могу напечатать рукопись в «Альманахе год XVIII-й», буде размер рукописи не превысит 8—10 листов.
В этом случае было бы желательно, чтоб Вы сделали работу в форме полубеллетристической, — Ваш план как будто требует именно такой формы, да и читателю нашему она более приятна.
А после опубликования в «Альманахе» можно бы — и следует — похлопотать об отдельном издании с черными и красочными снимками работ, начиная с Виноградова до Чехонина, до Ваших.
В плане В[ашем] не отмечено влияние «Фарзавода» на Попова и др., а ведь влияние это — в эпоху Елизав[еты] и Екатерины — было.
Встает вопрос: не следует ли Вам взяться за «Ист[орию] русского фарфора»?
Мне помнится, что Виноградов был и эмальером, ведь это его эмали так высоко ценятся любителями, коллекционерами? Кажется — он спился и «сошел с ума»?
Жду ответа.
А. Пешков
Адрес по октябрь: Крым. Севастополь. Имение Тессели за Байдарскими воротами. М. Горькому.
1134
РОМЭНУ РОЛЛАНУ
8 октября 1934, Тессели.
Дорогой друг мой —
неделю тому назад я переехал из Москвы в Крым, куда газеты центра приходят на третий день. Маленькую заметку в «Известиях» о нападении на Вашу виллу прочитал вчера, а сегодня пришло Ваше письмо и, еще более встревожив меня, внушило мне мысли, вероятно, неправильные, ошибочные, но — вполне естественные. Нам здесь хорошо известно, что буржуазия страны шоколада, сыра и кретинов считает Вас одним из вреднейших «ересиархов», врагов ее культуры и что она усердно портит Вам жизнь.
Дорогой Роллан, — не следует ли Вам переехать в страну, где Вас любят и уважают тысячи честных людей и где — в Крыму, на Кавказе — Вы будете устроены так, как пожелаете. Здесь Вы найдете климатические условия равные и лучшие, получите заботливую врачебную помощь и все, что Вам будет угодно.
Мария Павловна могла бы побывать здесь предварительно, чтоб избрать наиболее удобное для Вас место и помещение.
Вот я приехал сюда с расширенным сердцем, с одышкой, которая не позволяла мне всходить по лестнице, но прошло несколько дней, и я снова бодр, работоспособен, даже хожу в горы. Все время стоят солнечные, безветренные дни, t° воды в море 17, на солнце сегодня — 23. Мария Павловна могла бы остановиться у нас, взять машину, человека, отлично знающего южный берег и [могущего] показать ей все места и здания, наиболее подходящие для Вас. Подумайте над этим. Могу заверить Вас, что вся страна примет Вас как любимого друга и для всех нас Ваш приезд будет праздником. Сегодня ко мне приехал Алексей Толстой с Кавказа, где он отдыхал после Съезда. С восторгом рассказывает о своих прогулках по горам. Я довольно хорошо знаю Кавказ, там видел я самые величественные пейзажи из всех, когда-либо виденных мною. На Кавказе, на берегах Черного моря, между Адлером и Батумом Вы могли бы найти тоже очень удобные места для спокойной жизни.
Хотел бы сообщить Вам кое-какие новости, но их так много, а я тороплюсь кончить письмо. Как все здесь, я очень тороплюсь работать, и, разумеется, качество работы сильно страдает от этого. Но нам покамест необходимо работать более вширь, чем вглубь.
Урожай хлебов настолько хорош, что Западная Сибирь, например, едва ли успеет собрать весь хлеб. В общем же по всей стране сбор идет весьма удовлетворительно, колхозы получают хорошие трудодни.
Вашу статью завтра пошлю в Москву.
Крепко обнимаю Вас, дорогой друг, берегите себя! Сердечный привет Марии Павловне.
Если решите ехать к нам — телеграфируйте: Крым. Севастополь. Горькому.
Привет!
М. Горький
8. X. 34.
1135
А. П. ЧАПЫГИНУ
10 октября 1934, Тессели.
Дорогой Алексей Павлович —
«Мастеровые» для «Колхозника» — не пригодны. Ваша манера писать почти сплошным диалогом оказалась — по моему мнению — в данном случае вредной для материала, который явно и настоятельно требует манеры описательной, картинности, которая подчеркнула бы драматизм положения учеников и ярче показала бы характеры мастеров, хозяина.
Диалогическая форма скрадывает все это, а обилие «местных речений» — делает диалог трудно понимаемым. И вообще вещь «набросана», но еще не написана. И все происходит в «пустом пространстве»: нет ни города, ни дома, ни мастерской.
Особенно жаль, что не написан балаган и спектакль. Читателям журнала «Колхозник» мы хотели бы давать вещи простые, ясные и — возбуждающие воображение. Не хочется давать и «отрывки», если они не являются иллюстрациями к тексту каких-то статей.
Не сердитесь на меня Будьте здоровы.
А. Пешков
10. X. 34.
1136
Н. В. ЯКОВЛЕВУ
25 октября 1934, Тессели.
Уважаемый Николай Васильевич —
судьбу сказки «О мудрой редьке» я плохо помню и даже не уверен: цензура ли запретила ее, или же отказался напечатать редактор «Волжского вестника» Рейнгардт? А теперь вот смутно вспоминается, что приятель мой Гурий Плетнев писал мне в Самару, что сказка эта будто бы была напечатана. Так как Гурий был корректором в газете Ильяшенко «Каз[анские] вести», возможно, что он — Гурий — напечатал ее в своей газете, — рукописи я посылал ему. Насколько помню — вещь это ничтожная, а содержание ее приблизительно таково: редька, которой было несколько тесно в грядке, неосторожно и преждевременно высунулась из земли. Это повело к тому, что она загнила и одновременно у нее явились мысли о тщете всего земного. Затем она отправилась путешествовать по огороду, но — не обрела в своем огороде ничего интересного и — кажется — ее съел козел. «О чиже», «О редьке», «О добродетелях и пороках» и еще какие-то штучки в этом роде я в 93 — 4 гг. писал охотно, написал их не мало, но литературного значения не придавал им, и почти все они потерялись, «Архив» мой, вследствие кочевой жизни, всегда находился в беспорядке и — раза два — пропадал. В 97 г. не весь
