Вечный колокол - Ольга Денисова

Прошло немало времени, пока Волот решился прямо спросить:

— Как ты думаешь, что мне делать? Поворачивать ополчение на Москву или на запад?

Псковский князь усмехнулся и потер пальцами длинный ус.

— Мне было бы выгодно сказать тебе — поворачивай на запад. Пскову, которому я служу, тоже было бы выгодно именно это. Но я скажу тебе — поворачивай на юг. Потому что это выгодно Русскому государству. Поверни на запад, и сначала ты потеряешь Москву, а вслед за ней — Киев. Они раздробят Русь на куски, а потом возьмут каждый из них в отдельности, они будут то твоими союзниками, то добрыми покровителями, то ненасытными врагами. У них тысяча способов справиться с тобой. Русь обезглавлена, и никто не упустит своего. Твоя цель — не дать им раздробить государство. Псковское вече может кричать о свободе Пскова, но Псков никуда от тебя не денется. Киев же будет выбирать, кому платить дешевле — Великому княжеству Литовскому или османскому султану, Москва… Москва будет надеяться взять над Новгородом верх, и очень быстро превратится во врага, привлекая на свою сторону и восток, и запад. А за ними — владимиро-суздальские князья, а за ними — Нижегородские земли. Поворачивай на Москву, гаси этот пожар в зародыше. А Псковская земля прикроет Новгород. Как всегда. И никому не говори о том, что это мой совет — вече порвет меня на куски и спляшет на моих останках.

— А кто прикроет Ладогу?

— Ладогой тебе придется пожертвовать. Отдай им выход к Балтике. Ты заберешь его, как только встанешь на ноги.

Глаза Мариборы были сухи, и губы плотно сжаты. Сани скользили по льду, новорожденное солнце клонилось к закату, и Волот чувствовал, что засыпает. Тело посадника везли впереди, а князь сидел рядом с его вдовой и всем телом ощущал ее боль.

— Я хотела поговорить с тобой, князь, — вдруг сказала посадница.

Едва не задремавший Волот шевельнулся и открыл глаза.

— Я слушаю тебя, — поспешно ответил он.

— Совет господ в ближайшие дни соберет вече. Я думаю, сразу после прощания с моим бедным Смеяном Тушичем, чтоб не дать мне опомниться. А значит — послезавтра. Совет господ предложит в посадники Черноту Свиблова. Осмолов запятнал себя в истории с татарами, никто не сделает на него ставки. А Свиблов имеет возможность купить все вече целиком. У меня много врагов и мало союзников в Совете господ, но в Новгороде меня поддержат. Я хочу, чтоб посадником стал мой старший сын, Удал Смеяныч.

Волот сначала обомлел от ее нахрапа. Вот так, без зазрения совести просить князя, и о чем? О том, чтоб поставить своего сына во главе Новгорода? Не слишком ли?

— Князь, я правила Новгородом без малого десять лет, — вздохнула посадница, — и Смеян Тушич был мне правой рукой. Да, Удал моложе, и опыта у него меньше, хотя он давно не мальчик и унаследовал от отца многие его добродетели. Сейчас не время менять власть. Когда-то твой отец привел меня на степень и не позволял оттуда сместить. Сделай посадником Черноту Свиблова, и Новгород разорвут на куски, как собаки рвут кусок мяса: кто больше успеет.

Волот посмотрел на нее удивленно и не знал, что ответить.

— Тебя это удивляет? Я не ищу серебра, посадничьи палаты — не самое лучшее место для жизни, а род моего мужа столь богат, что смешно было бы зариться на чужое, — Марибора говорила медленно и тихо, словно преодолевала что-то в себе, словно делала это с усилием, — твой отец считал, что за его спиной должен стоять прочный тыл. И я обеспечивала ему прочность этого тыла. Чернота Свиблов тылом для тебя не станет, он из тех, кто готов открыть врагам ворота в город, лишь бы сохранить свою мошну в неприкосновенности.

Ее слова — веские, словно гири на торге — медленно доходили до сознания князя. Чернота Свиблов? В посадничьих палатах? На княжьем суде?

— О чем ты говорил с литовцем, князь? — неожиданно спросила посадница.

— Я? Я говорил с ним о предстоящей войне.

— И что он сказал тебе?

— Он сказал, чтоб я направлял ополчение в Москву.

— Не делай этого, — она покачала головой, — литовец лжет. Он очень умен, но он чувствует себя застоявшимся в конюшне конем. Он хочет повоевать. Он хочет власти над Псковом, которой не имеет, и война даст ему эту власть.

— Он говорил, что если я поверну ополчение на запад, османы заключат союз с Крымским ханом.

— Турецкий султан не даст крымскому хану и пяти тысяч воинов. Этот союз останется пустыми словами, способными напугать тебя и не более. У османов есть чем заняться и без помощи Крыму. Они владеют северным Причерноморьем, низовьем Буга и Днепра, и больше им ничего от нас не надо. Их интересы лежат в магометанском мире, наши скудные земли их не прельщают. Они перекрывают нам торговые пути, и этого вполне достаточно, чтоб не связываться с Русью. Не верь в этот союз. Татары никогда больше не овладеют нашей землей, у них не хватит на это сил. Их попытка объединиться ни к чему не приведет — каждый из них тянет одеяло на себя, каждый хочет быть единовластным правителем, и каждый из них понимает, что единовластным правителем может быть только на своем клочке земли. Они жалки в своих попытках возвыситься, вместо того, чтоб возвысить свой народ.

— Литовец говорил, что мы потеряем Москву…

— Мы потеряем выход к Балтике, это перережет наши торговые пути. Мы потеряем Псков, и рискуем увидеть врага на стенах Новгорода. Отделение Москвы — вопрос убеждения Москвы в нашей силе. Победа на севере убедит их в этом лучше, чем торжественное шествие войска новгородского под стенами московского кремля. А потеря Ладоги и Пскова — это выжженная земля и тысячи убитых новгородцев. Наше ополчение — сильные и хорошо вооруженные мужчины, не раз бывшие в бою. Кто останется в нашей земле, если они пойдут бряцать оружием под окнами московских князей?

Волот растерялся и запутался. Тальгерт говорил убедительно, но и слова Мариборы не оставляли сомнений в ее правоте. Ему хотелось лечь на дно саней и закрыть голову руками, ничего не видеть и не слышать: он не готов для принятия таких решений. Он хотел остановить сани и бежать в лес, где никто не тронет его, никто не потребует ответа, никто не потревожит! Он хотел одиночества и спокойствия так мучительно, что дрожали сжатые кулаки и скрипели зубы.

Вернигора не мог подняться с постели, и Волот поехал к нему сам, сразу после прощания Новгорода с посадником, собираясь вернуться в Новгород на тризну. До этого он не бывал в университете, только проезжал мимо, любуясь на высокие терема над берегом Волхова.

Это был целый город, населенный молодыми парнями и их наставниками. И такой город, которого Волот не мог себе представить. Он нарочно объехал его верхом: студенты высыпали из теремов, чтоб поприветствовать его, но приветствовали они его совсем не так, как это делали новгородцы. Это был особый мир, с особыми законами и традициями — они смотрели на Волота, как на равного. Примерно так же, как смотрел на него Псковский князь, только не с презрением, а с любопытством, испытующе. Их глаза словно приглашали его в свой круг, и круг этот еще не решил, принять его или не принимать.