Гарри Поттер и Реликвии Смерти - Джоан Роулинг

В конце концов он поднялся в темноте и присоединился к Гермионе, скорчившейся у входа в палатку и читающей «Историю магии» в свете волшебной палочки. Снег по–прежнему шел очень густо, и она с облегчением восприняла его предложение упаковаться пораньше и двигаться вперед.

— Пойдем куда–нибудь, где сможем укрыться получше, — согласилась она, дрожа от холода, пока натягивала футболку с длинным рукавом поверх пижамы. — Мне все время кажется, что я слышу движение людей снаружи. Пару раз мне даже показалось, что я кого–то вижу.

Гарри, натягивавший джемпер, застыл на месте и кинул взгляд на безмолвный, неподвижный Крадоскоп, стоящий на столе.

— Я уверена, что мне показалось, — нервно произнесла Гермиона, — снегопад в темноте часто играет штуки с глазами… но может, нам стоит Дезаппарировать под плащом–невидимкой, просто на всякий случай?

Полчаса спустя, упаковав палатку и держа, Гарри — Хоркрукс, Гермиона — бисерную сумочку, они Дезаппарировали. Как обычно, их обволокла тугая тьма; гаррины ноги оторвались от заснеженной земли и затем ударились обо что–то похожее на замерзшую почву, покрытую слоем листьев.

— Где мы? — спросил он, оглядывая новую массу деревьев, пока Гермиона, открыв бисерную сумочку, вытягивала оттуда шесты от палатки.

— Лес Дина, — ответила она. — Я один раз тут останавливалась лагерем вместе с мамой и папой.

Здесь тоже на деревьях лежал снег и было очень холодно, но по крайней мере Гарри и Гермиона были защищены от ветра. Бόльшую часть дня они провели в палатке, свернувшись поплотнее для сохранения тепла, рядом с замечательным и полезным ярко–синим огнем, в создании которого Гермиона была такой мастерицей и который можно было собрать и взять с собой в баночке. Гарри чувствовал себя так, словно он восстанавливался после какой–то краткой, но тяжелой болезни, и это впечатление еще усиливалось заботливостью Гермионы. Во второй половине дня сверху начали падать хлопья снега, так что даже их закрытая поляна покрылась свежим слоем пушистого снега.

После двух ночей, когда Гарри почти не спал, его чувства обострились. Их бегство из Годриковой Лощины было столь невероятным, что Волдеморт каким–то образом казался ему более близким, чем раньше, и более угрожающим. Когда вновь надвинулась темнота, Гарри отклонил предложение Гермионы дежурить первой и сказал ей идти спать.

Гарри перенес ко входу в палатку старую подушку и уселся. Он надел на себя все свои свитера, но даже при этом его слегка знобило. По мере того, как шли часы, тьма сгущалась все сильнее, пока не стала наконец абсолютно непроницаемой. Он уже совсем было собрался извлечь Карту Мародера, чтобы понаблюдать немного за точкой Джинни, но вспомнил, что сейчас рождественские каникулы и она наверняка дома, в Берлоге.

Даже самое крохотное движение казалось увеличенным в огромности леса. Гарри знал, что лес наверняка полон живых существ, но ему хотелось бы, чтобы они все оставались на месте и молчали, — так он мог бы легко отличить их невинный топоток или крадущуюся поступь от звуков, могущих сигнализировать о других, более зловещих движениях. Гарри вспомнил звук плаща, скользившего по палой листве много лет назад, и в этот момент ему показалось, что он слышит этот шорох снова, но тут он мысленно встряхнул сам себя. Их защитные заклятья работали многие недели; почему они должны разбиться сейчас? И тем не менее, он не мог избавиться от ощущения, что в эту ночь что–то было по–другому.

Несколько раз он вздрагивал; его шея болела от того, что он, заснув, прислонялся к палатке в неудобной позе. Ночь стала такой бархатно–черной, что он словно был подвешен в лимбо между Аппарированием и Дезаппарированием. Гарри как раз поднял кисть руки на уровень лица, чтобы понять, может ли он различить собственные пальцы, когда это случилось.

Прямо перед ним возник яркий серебряный свет, движущийся между деревьями. Что бы ни было его источником, двигалось оно совершенно беззвучно. Свет, казалось, просто плыл ему навстречу.

Гарри вскочил на ноги, слова застряли у него в глотке. Он поднял гермионину волшебную палочку. Он прищурил глаза, поскольку свет стал ослепляющим, деревья перед ним выделялись угольно–черными силуэтами, а это все приближалось…

И вот источник света вышел вперед из–за дуба. Это была серебристо–белая оленуха, яркая, как луна, ослепительная, выбирающая себе путь над землей, по–прежнему безмолвная, не оставляющая отпечатков копыт на тонком снежном покрывале. Она вышагивала прямо к нему, высоко держа свою красивую голову с большими глазами и длинными ресницами.

Гарри уставился на это создание, наполненный радостным удивлением, не от ее странности, но от того, что она была ему чем–то необъяснимо знакома. Он чувствовал, что ждал, что она появится, но просто забыл и не помнил до этого самого момента, что у них назначена встреча. Его мгновенное желание позвать Гермиону, столь сильное секундой раньше, угасло. Он знал, он готов был поставить свою жизнь, что она пришла к нему и только к нему.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга, затем она повернулась и пошла обратно.

— Нет, — произнес он, и его голос оказался хриплым от редкого использования. — Вернись!

Она продолжила неторопливо ступать мимо деревьев, и вскоре ее яркость была приглушена их толстыми черными стволами. Одну полную дрожи секунду Гарри оставался в нерешительности. Осторожность шептала: это может быть трюк, приманка, западня. Но инстинкт, всепоглощающий инстинкт убеждал его, что это не была Темная магия. Он побежал за оленухой.

Снег хрустел у него под ногами, но оленуха не произвела ни звука, проходя через деревья, ибо она была лишь чистым светом. Все глубже и глубже в лес она его вела, и Гарри шел быстро, уверенный, что когда она остановится, то позволит ему подойти к ней. И тогда она заговорит, и ее голос расскажет ему все, что он должен знать.

Наконец она остановилась. Она вновь повернула к нему свою красивую голову, и он помчался вперед; вопрос опалял ему рот; но едва Гарри разомкнул губы, чтобы задать его, оленуха исчезла.

Хотя тьма поглотила ее целиком, ее горящий силуэт все еще отпечатывался на его сетчатке; он заслонял обзор, становясь еще более ярким, когда Гарри опустил веки, дезориентируя его. Потом пришел страх: присутствие оленухи значило безопасность.

— Lumos, — прошептал он, и на кончике палочки зажегся огонек.

Силуэт оленухи тускнел с каждым миганием гарриных глаз, пока он стоял, прислушиваясь к звукам леса, к отдаленному хрусту веток, к мягкому шелесту снега. Должен ли кто–то сейчас на него напасть? Заманила ли она его в ловушку? Было ли это лишь его воображением, что за пределами светового пятна от волшебной палочки кто–то стоял и следил за ним?