Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

великою, яко Ияков патриарх Иосифа Прекраснаго»), мы не знаем — но вряд ли князь покинул Владимир в ближайшие день-два. Между тем в его отсутствие в Новгороде произошло злодеяние, о котором поведал новгородский летописец. Причём поведал так, что у читателя летописи не могло остаться сомнений в том, что всё было сделано с ведома или даже по прямому указанию владимирского князя.

Как выясняется, Всеволод Юрьевич и в отсутствие сына не оставил Новгород без присмотра. Он прислал сюда своего боярина, некоего Лазаря. И сразу после известия об этом («Приде Лазорь, Всеволожь муж, из Володимиря») в Новгородской летописи сообщается об убийстве некоего Олексы Сбыславича, совершённом по приказу Бориса Мирошкинича, брата новгородского посадника, на «Ярославле дворе» — обычном месте вечевых собраний. «И убиша и без вины», — констатирует летописец23. Совершено же убийство было 17 марта, в субботу, «на святого Алексия». Мало того, что Олекса был убит «без вины»; тяжесть преступления усугублялась тем, что он был убит в Великий пост и к тому же в день своих именин!

Преступление это не могло остаться без последствий. Уже на следующий день, по словам того же летописца, «плакала Святая Богородица у Святого Якова в Неревском конце». Сигнал, вполне внятный для человека Средневековья! Слёзы, выступившие на иконе, не сулили ничего хорошего ни убийцам, ни тем, кто стоял за ними. А ещё знамение это не сулило ничего хорошего пришлым в город вместе с князем и боярином владимирским «мужам». Примерно за сорок лет до описываемых событий Богородица уже плакала сразу на трёх иконах в трёх новгородских церквах — и это стало предвестием жестокого поражения, которое владимирское войско потерпело под стенами Новгорода24. Тогда исполнения знамения пришлось ждать три года. Вот и на этот раз слёзы Богородицы отлились убийцам не сразу, хотя ждать расплаты пришлось куда меньше.

Пока же Константин вернулся в Новгород и уже летом во главе собранного им войска двинулся на соединение с отцом. Помимо новгородцев, в войско вошли псковичи, ладожане и новоторжцы. Об участии этой объединённой рати в походе на Чернигов — походе, который с самого начала обернулся войной с Рязанью, — речь пойдёт в следующей главе. Новгородцы тогда хорошо проявили себя и заслужили похвалу владимирского «самодержца». В ноябре 1207 года, после завершения кампании, Всеволод отпустил их домой, богато наградив («одарив бещисла») и пойдя на какие-то существенные уступки в управлении городом. Оказывается, новгородские «мужи» добивались от Всеволода восстановления прежних норм в отношениях с князем. И Всеволод согласился с этим: «вда им волю всю и уставы старых князь, его же хотеху новгородьци». Как считают историки, под «уставами старых князь» надо понимать прежде всего «Русскую Правду», которую некогда даровал новгородцам Ярослав Мудрый и которая впоследствии многажды дополнялась другими князьями, но постоянно нарушалась, в том числе самим Всеволодом и его сыновьями.

Последующие же слова Всеволода, приведённые летописцем, звучали особенно веско. Отпуская новгородское войско, Всеволод напутствовал его так:

— Кто вы добр, того любите, а злых казните!

Это означало, что он даёт добро на расправу над «злыми». Дальнейшие события не оставляют сомнений в том, что под «злыми» понимались Мирошкиничи, которые к тому времени сумели вызвать к себе всеобщую ненависть новгородцев.

Поворот в отношении к Мирошкиничам самого князя произошёл, очевидно, в ходе Рязанской войны. Во время осады города Пронска посадник Дмитр получил тяжёлое ранение. Влиять на новгородские дела он уже не мог, а значит, сделался бесполезен для князя.

Выдавать его новгородцам «головой» Всеволод не стал. Он забрал умирающего посадника с собой. Кроме него во Владимире были оставлены семь «вятших» новгородских «мужей» — надо полагать, в качестве заложников25.

Не стал возвращаться в Новгород и князь Константин Всеволодович. Возглавив в походе на Рязань новгородскую рать, он исполнил предписанное ему отцом — и, вероятно, посчитал свой долг перед ним выполненным. Подобно тому, как когда-то старший сын Юрия Долгорукого Андрей не пожелал княжить в Южной Руси и ушёл из Вышгорода во Владимир, старший Всеволодов сын не захотел оставаться в Новгороде. Слова отца о «старейшинстве» в братии он понимал по-своему — и вытребовал себе «старейший» город в Суздальской земле — Ростов. Всеволод согласился и с этим. «...А Костянтина остави у собе, — читаем в Лаврентьевской летописи, — и да ему Ростов и инех 5 городов да ему к Ростову». В числе этих «иных» городов историки называют Ярославль, Углич, Мологу, Белоозеро и Устюг26.

О княжении в Ростове Константин договорился с отцом задолго до завершения войны — вероятно, ещё в свой приезд во Владимир в феврале 1207 года, если не раньше. К тому времени он уже распоряжался в Ростове как в собственном городе. 25 ноября 1207 года Константин освятил «на своём дворе» в Ростове церковь Святого Михаила, «юже бе сам создал, и украсил иконами честными», и в тот же день «створи пир на священье церкве своея и учреди люди, и благословиша людье Костянтина»27. Так Ростов вернул себе статус стольного города — оставшись при этом в составе Владимиро-Суздальского княжества.

Новгородским же князем по воле Всеволода опять становился его сын Святослав, теперь уже двенадцатилетний. Как показали дальнейшие события, это был не лучший выбор. Всеволод явно переоценил степень своего влияния в Новгороде и степень лояльности новгородцев по отношению к нему лично и к его сыновьям. Тем более что ещё до приезда его сына в Новгороде произошли бурные события, существенно повлиявшие как на судьбу города, так и на взаимоотношения между новгородцами и владимирским князем.

В самом конце ноября или начале декабря 1207 года участники Рязанского похода возвратились в Новгород и устроили вече «на посадника Дмитра и на братью его»28. Общее возмущение произволом Мирошкиничей подкреплялось своего рода «карт-бланшем», полученным новгородцами от владимирского «самодержца». В вину посаднику и его братьям был поставлен целый набор преступлений, не все из которых могут быть правильно истолкованы нами сегодня. Во-первых, речь шла о каких-то сверхординарных поборах со всего населения города: «яко ти повелеша на новгородьцих сребро имати», как сказано в летописи. Во-вторых, о поборах с жителей Новгородской волости продуктами, или, точнее, живностью: «а по волости куры брата» (в отдельных списках: «куны брата», то есть деньги, но это, вероятно, вторичное чтение). В-третьих, так называемая «дикая вира» — денежный штраф, взимаемый за преступление, совершённое на территории общины, при отсутствии конкретного преступника, — распространялась не только на всех членов общины, как было прежде, но ещё и «по купцем», то