Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

церкви Святыя Богородица, юже созда... И погребоша ю с рыданьем и плачем великим. Ту сущю над нею князю великому и з детми своими, и епископ, и игумени, и черньци, и черници, и множество народу...»11 «...И бысть плачь велик и годка (вопли. — А. К.), яко до небесе», — добавляет автор Троицкой летописи. А в той версии летописного рассказа, которая, вероятно, создана была при великом князе Владимирском Юрии Всеволодовиче, преемнике Константина, названы по именам и сам Юрий (тоже ставший любимым её сыном), и другие, бывшие при её отпевании и погребении:

«...И великому князю ту плачющюся над нею и не хотящю утешитися, и Юрию, сыну ея, тако же плачющю и не хотящю утешитися, зане бе любим ею; и Всеслава ту же бе, и епископ Иоанн... и Симону игумену ту же сущю, отцю ея духовному, и инем игуменом, и попом... певшим обычнаа песни, опрятавше тело ея, вложиша ю в гроб камен и положиша ю у церкви (в другом списке точнее: «в церкви». — А. К.) Святыя Богородица в монастыри, юже бе сама създала и украсила иконами и писанием всю церковь»12. Другие летописи называют по именам ещё двух бывших при погребении сыновей — Владимира и Ивана. Остальные её сыновья в то время отсутствовали во Владимире: Константин уехал в Новгород, Ярослав, вероятно, пребывал в Южном Переяславле, а Святослав ещё не вернулся из Новгорода.

На отпевании и погребении княгини присутствовали ещё два иерарха, оказавшиеся тогда во Владимире, — смоленский епископ Игнатий и игумен смоленского Отроча монастыря Михаил (как мы помним, они прибыли к Всеволоду от смоленского князя Мстислава Романовича — просить «о мире»); это делало церемонию прощания ещё более торжественной.

Константин узнал о смерти матери в Новгороде. Он прибыл в город 20 марта — как оказалось, на следующий день после её смерти. «И се вестник прииде к нему, сказал ему материю смерть, како преставися мати его; бяше бо любим матерью своею по велику», — читалось в той же Троицкой летописи. Услышав трагическое известие, князь «нача телом утерпати, и лице его всё слёз наполнися, и слезами разливался, и не могии глаголати». Летописец вкладывает в уста князя горестное слово, идущий «от сердца» плач, выписанный в лучших традициях древнерусской литературы, но уникальный тем, что обращён не к погибшему на поле брани князю, не к «подружию», но к матери:

— Увы мне, свете очию моею, сиание заре лица моего, браздо юности моея, наказание неразумию моему! Увы и мати моя, госпоже моя! К кому възрю или к кому прибегну и где ли насыщуся такова благаго учениа твоего и наказаниа разума твоего? Увы и мне, како заиде свете мои, не сущу ми ту, да бых понесл сам честное твоё тело, своима рукама спрятал и гробу предал... И не вем, к кому обратитися или к кому сию горкую печаль простёрта: к брату ли которому? но далече мене суть!

«И слезами разлиашеся, хотя удержатися и не можаше»13.

Сцена, конечно, также имеет чисто литературное происхождение, хотя горе Константина не вьщумано и слова его не лицемерны. Но более всего поражает то, что Константин как будто напрочь забывает о собственном родителе, князе Всеволоде Юрьевиче. Даже о своих братьях, к которым можно «простёрта» «сию горькую печаль», Константин помнит — но они «далече»; отец же в число тех, к кому он мог бы обратиться со своим горем, не входит! Если считать, что рассказ этот создан в годы владимирского княжения Константина Всеволодовича, то получается, что он свидетельствует о неприязненных отношениях между отцом и сыном, сохранившихся даже после смерти отца. Но ведь в других местах той же летописи, напротив, рассказывается об исключительной любви, которую питал к своему старшему сыну отец, князь Всеволод Юрьевич, и об ответной сыновней любви, которую питал к отцу Константин. Или, может быть, здесь нашли отражение какие-то реальные черты взаимоотношений внутри княжеской семьи, когда обратиться со своими печалями и горестями сыновья могли прежде всего (или даже исключительно) к матери?

Спустя несколько лет после смерти Марии, в 1209-м или 1210 году, Всеволод женился во второй раз — на дочери витебского князя Василька14. Это было в порядке вещей, ибо князю не подобало в течение долгого времени оставаться вдовцом. Но четыре или даже пять лет — совсем не маленький срок. И он тоже свидетельствует о том, что князь далеко не сразу смог отойти от постигшего его горя.

Имя второй жены князя — София — приводит единственный источник — Летописец Переяславля Суздальского. По-другому — Анной — княгиня названа в надписи на надгробии в Успенском соборе Княгинина монастыря; можно предположить, что это имя она приняла при пострижении после смерти супруга. Детей Всеволоду — во всяком случае, сыновей — княгиня не родила.

А ещё раньше, почти через год после смерти Марии, зимой 1205/06 года в семье великого князя был заключён другой брак. Всеволод «ожени сына своего Ярослава, и приведоша за него Юрьевну Кончаковича», — читаем в летописи. Пятнадцати- или шестнадцатилетний Ярослав княжил в Южном Переяславле, и брак с внучкой бывшего ярого врага Руси должен был обезопасить его от половецких нападений и обеспечить союз с той ордой, которую после смерти Кончака возглавил его сын, носивший, как видим, русское имя. Напомню, что на Кончаковне был женат князь Владимир Игоревич, ставший одним из главных политических противников юного Всеволодова сына, — возможно, это обстоятельство также принималось в расчёт. Среди дочерей русских князей достойной невесты для сына Всеволод не нашёл.

Брак этот, однако, оказался неудачным. Он не увенчался рождением наследника, да и продлился недолго. Не получил Ярослав и поддержку от половецкого тестя, столь необходимую ему в трудную минуту. А минута эта наступила для него очень скоро.

Неудачная попытка занять Галич дорого стоила юному Ярославу Всеволодовичу. После того как Владимир Игоревич «мимо него» вступил на галицкий стол, ситуация на юге в очередной раз перевернулась. Успешное завершение Галицкой войны развязало руки главе Черниговского дома князю Всеволоду Чермному. И когда участники похода на Галич вернулись в Киев, он, «надеяся на свою силу», занял киевский стол.

Ещё недавно его дядя Ярослав Черниговский от имени всех Ольговичей обещал не претендовать на Киев — по крайней мере при жизни Рюрика Ростиславича и Всеволода Юрьевича. Но Ярослав умер, и его племянник посчитал, что никакими обязательствами не связан.

Рюрику Ростиславичу пришлось уступить. «Видев своё непогодье» (выражение летописца), он в очередной раз оставил