Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

class="p1">О монастыре и о церкви, ставшей усыпальницей для женской части княжеского семейства, мы тоже уже говорили на страницах книги. И церковь, и монастырь — обновлённые в XVI веке — существуют и по сей день, являясь одним из центров притяжения для многочисленных гостей города Владимира. В этом-то «своём» монастыре княгиня и приняла монашеский постриг — с именем Мария, тем же, что носила в миру6.

Её провожали в монастырь, как провожают в последний путь, навсегда прощаясь с близким и дорогим человеком. И более других плакал и сокрушался о своей «подружии» князь Всеволод Юрьевич:

«И проводил ю великий князь Всеволод сам со слезами многими до монастыря Святыя Богородица, и сын его Георгий, и дши его Всеслава Ростиславляя (жена черниговского князя Ростислава Ярославича. — А. К.), иже бе приехала ко отцю и матери своей... («яже бе приехала немощи ея видети, матере своей», — разъясняет один из летописцев. — А. К.). И бысть епископ Иоанн, и Симон игумен, отець е[й] духовный, и инии игумени, и черници вси, и бояре вси, и боярыни, и черници изо всех монастырев, и горожане вси; проводиша ю со слезами многими до монастыря, зане бяше до всех пре[и]злиха добра благоверная княгини Всеволожая...»7

А далее — восторженная похвала княгине — её несравненным душевным качествам и милосердию, сравнимому с милосердием и нищелюбием прежних русских князей: «...бяше бо и нищелюбица и страннолюбица: печалныа, и нужныя, и больныя — тех всех утешаше и подаваше им требование».

На проводах княгини в монастырь отсутствовал старший сын Константин, которого летописи называют любимым её сыном. Очевидно, он попрощался с матерью днём раньше, накануне своего отъезда в Новгород. Из летописей известно, что братья провожали его «с честью великою до рекы Шедашкы», или Содышки, как теперь называется эта речка, правый приток реки Рпень, притока Клязьмы (ныне она протекает по северо-западной окраине города Владимира). Как полагали в XIX веке, именно здесь, на Шедашке, находился загородный дворец княгини Марии Шварновны, где она и провела последние годы жизни и откуда отправилась в свой последний путь в Успенский монастырь (свидетельством тому являются будто бы названия деревни Марьино, существовавшей ещё в XVII столетии, и расположенной рядом с ней Марьиной рощи — аргументы, впрочем, довольно слабые)8. Если так, то, возможно, здесь же княгиня и произнесла своё последнее «наказание» — наставление сыновьям, текст которого был включён в некоторые летописи, в том числе в ныне утраченную пергаменную Троицкую начала XV века, выдержки из которой приведены в «Истории государства Российского» первого нашего историографа Николая Михайловича Карамзина, а полный текст реконструирован историком Михаилом Дмитриевичем Присёлковым. «Наказание» это, очевидно, имеет литературное происхождение — достаточно сказать, что в своей основной части оно дословно воспроизводит знаменитое завещание Ярослава Мудрого своим сыновьям (аналогия тем более уместная, что сыновья Всеволода и Марии, подобно сыновьям Ярослава Мудрого, родились все в одном браке).

«Се аз хощу отъити света сего, сынове мои! — приводит летописец слова княгини. — Имейте межи собою любовь, понеже вы есте единого отца и единоя матери, да пребудете в любви межу собою, и да будеть Бог в вас и побореть противныа под ногы и да будете мирно живуще; [если же будете] в распрях и которающеся (враждуя между собой. — А. К.), то погыбнете сами и землю отець своих и дед попортите, иже приобретоша трудом своим великим, но пребывайте мирно, послушающе брат брата...»9 А далее — подобно тому, как Ярослав поручал «старейшинство» в братии своему старшему на тот момент сыну Изяславу («сего послушайте, якоже послушаете мене, да то вы будеть в мене место»), — княгиня обращалась к «старейшему» Константину, поручая ему братию, — но обращалась именно как мать, родительница: «...Имейте же собе брата старейшего, аки отца. А ты, сыну мой Костянтине, имей братью свою аки сыны, занеже ты первый сын мой еси, ты изшед ис чресл моих...»

И вслед за этим — поучение матери сыновьям, содержащее самые общие христианские заповеди: «Бога бойтеся всею душею своею; епископом, и попом, и диаконам, и всякому чину священническому не стыдися главы покланяти... паче же всякого черноризца не мините без поклона; больныа присещайте, алчныя и жадныя накормите и напоите, нагыя одежите... пост и молитву любите, паче же милостыню...»; и т. д. Княгиня обращается ко всем своим сыновьям (хотя в её «наказании» множественное число чередуется с единственным), но Константин — в изложении летописца — воспринимает её слова как адресованные ему одному: он сидит, «сладце ея послушая, аки губа воды напояема, внимая от уст ея и на сердци си полагая словеса те».

Когда же Константин по воле отца отправляется в Новгород, он вновь приходит к матери, «прося благословенна от нея». И княгиня — в самый канун своего отшествия в монастырь — «въздвигшися», то есть приподнялась со своего одра, и благословила сына, отпустив его «с миром»[29].

В наиболее ранних версиях Суздальской летописи — Лаврентьевской, Радзивиловской и других — этого «наказания» матери сыновьям нет. Очевидно, оно принадлежит более позднему книжнику, трудившемуся в годы княжения Константина Всеволодовича, — отсюда и особая роль Константина, и особое отношение к нему матери и отца. Но более всего примечательно то, что «наказание», образцом для которого послужило завещание князя Ярослава Мудрого, даёт сыновьям не отец, не князь Всеволод, что выглядело бы более уместно, а мать, княгиня. Это необычно для княжеской семьи древней Руси. Получается, что княгиня «замещает» мужа не только в проявлениях милосердия и благотворительности, но и в воспитании сыновей — чисто мужском, «княжеском» деле? Или всё объясняется проще: тем, что Всеволод не имел возможности собрать вокруг себя всех своих сыновей и «поручить» их старшему — ибо незадолго до смерти рассорился с Константином? А потому слова о братской любви и мире в его устах звучали бы злой насмешкой.

...Марии суждено было пробыть в монастыре всего восемнадцать дней. 2 марта она приняла постриг, а 19-го, в субботу четвёртой недели Великого поста, в день, именуемый в народе родительской субботой, преставилась с миром.

Это стало сильным потрясением для всех, и прежде всего, конечно, для Всеволода Юрьевича и его детей. И хотя Всеволод, как и остальные, уже простился с княгиней за две с половиной недели до её смерти, когда провожал её в монастырь, смерть любимой супруги он пережил очень тяжело. Вновь летописец говорит о рыданиях и слезах, сопровождавших чин погребения «княгини Всеволожей»:

«...И положена бысть в манастыри своемь, в