Убийца-юморист - Лилия Беляева

Той же болезнью страдал и дружок Андрея Павел. И их одинаково зло дразнили и били сверстники до самого пятого класса. Нарочно громко орали:

— Эй, зассыхи, вон ваши вонючие матрасы висят!

Воспитатели не дразнили, но могли среди ночи гаркнуть над ухом:

— Встать! На горшок!

И могли, в порядке привития необходимых навыков, ткнуть лицом в сырое пятно на матрасе и повозить туда-сюда, приговаривая:

— Не ссы, не ссы! Не порть казенную вещь! Будь человеком!

Андрей и Павел сошлись в четырнадцать лет навечно. Вдвоем, уже выброшенным даже из детдома, им легче было защищаться от обид и невзгод. Жизнь уже научила их: не трусь и не жалей никого. В случае чего хватай кирпич, палку и бей по живому изо всей силы. Андрей сам вправил Павлу вывихнутую руку после того, как они вдвоем измолотили ни за что «маменькиного сынка» с музыкальной папочкой в руке, одетого в роскошную кожаную куртку на молниях.

И это он, Андрей, отучил Павла заикаться. Заставлял его набирать в рот камни и говорить врастяжку…

Они вместе ютились в кочегарке при Доме инвалидов. Вместе пошли в армию. Им хотелось туда, как, может, никому другому. Прельщала форма и возможность научиться владеть оружием.

— Нас не надо было учить убивать! — откровенно скажет следователю Андрей. — Мы готовы были к этому. Мальчишками мы ещё верили в какую-то справедливость. Но из нас эту веру выбили насовсем. Мы рано увидели то, что другие, домашние детки, увидят потом… Мы расчухались и смотрим — дерьмо в золоте, при машинах, а честняги — нищие, в угол забитые. Кого в Чечню забирали? Много ли там было генеральских сынков или внуков партайгеноссе? Ни хрена! Слабых притесняли! У матерей-одиночек единственного сына из рук выхватывали и на живодерню! Богатые «отмазывали» своих родных и любимых! А по телеку вещали: «Ради восстановления конституционного порядка! Во имя торжества справедливости!» Трепачи вонючие! Подонки! Народ для них, верхов этих, как был быдлом, так и остается. Или взять этих писателей… Тоже все о морали, о высоком! А сами-то, сами, если глянуть на них в упор?

Его спросили:

— Как же так, вы ведь высоко отзывались о Михайлове… Значит…

— Придуривался! Я у Ирки все про него вызнал, я понял сразу, что и она придуривается…

Ирка… Ирина Аксельрод испугалась не на шутку, когда к ней, благородной жене благородного В. С. Михайлова явился… собственный сын и с порога как из автомата:

— Вот ты где живешь, сучка! Вон в каких хоромах! Целочку разыгрываешь! Кончилось твое золотое время… Я — твой сын. Я пришел к тебе не целоваться, а чтоб сделать из тебя и твоего старика-трепача швейцарский банк. Не усекла? Ты есть — стерва. Кто бросает беззащитного ребенка — та стерва и нет ей пощады. Ты будешь жить, как жила, до тех пор, пока слушаешься меня… А если что — прикончу. Быстро, четко отвечай мне на поставленные вопросы! Готова?

— Да, — еле вымолвила запуганная насмерть Ирина и выложила ему все, что её нежданный сынок хотел знать. И сколько у них с Михайловым денег, и сколько дорогих антикварных вещей, и сколько квартир, дач, машин и прочее.

Она, отдышавшись, все-таки рискнула спросить:

— Как ты узнал, что я…

Ухмыльнулся свысока:

— О чем? Что ты, сучка, моя мать? За деньги все можно. А после Чечни мы такие, что нам лучше дать архивную справку, чем не дать. У Павла голова после ранения сработала как компьютер. Он узнал про детдомовского Жорика Севрюгу. Он мамашу отыскал. Жорик загорелся её найти и нашел. Банкирша! Плохо ли! Ну Пашка мне: «У меня мамка от пьянки померла, а твоя, может, тоже какая-нибудь при больших деньгах…» Я теперь Павлу по гроб жизни обязан. Ты его шофером берешь. Ясно? Ты ведь добренькая? Так и своему объяснишь — надо, мол двух пацанят-«чеченцев» пригреть. Стихи, мол, пописывают… Опять же слава по Перебелкину про вас пойдет великая: пригрели горемык, не посчитались с расходами… Другой-то славы тебе не хотца? Нет? Или чтоб я Михайлову объявил, кем ты мне доводишься?

Не сахарная жизнь началась для Ирины при двух соглядатаях: привратнике Андрее и шофере Павле. Денежек они у неё перебрали немало. Павел даже купил однокомнатную в Москве. Андрей претендовал на большее.

И вдруг умирает Михайлов. Неплохой поворот, с точки зрения Чеченцев. Деньги-то остались, антиквариат на месте, две машины опять же импортные, четырехкомнатная квартира в центре Москвы, дача опять же… И вдова не теряла права на славу, на деньги от переизданий… Конечно, много легче было бы ей, если бы этот нахрапистый, наглый парень оказался самозванцем. Но послала запрос в тот самый городок, где когда-то родила и кинула — ответ пришел с подтверждением — её он кровинушка… Делать нечего — надо терпеть и ждать…

Знала ли Ирина о том, что славу её мужа-писателя добывают «негры»? Сначала только догадывалась… Но однажды вдруг открыла и для себя неприятную истину: её избранник, многожды лауреат — на самом-то деле мошенник, фальшивомонетчик… Он ей сам, по случаю, с юморком, глядя в её прекрасные, нежные глаза, выболтал кое-что, заветное…

Как удар из-за угла увесистым кирпичом был для Андрея и Павла этот внезапный листок с фамилиями трех писателей на кресте. Андрей сразу почуял неладное, хотя Павел пробовал уверять его в том, что листок изготовил какой-то юморист, и ничем это не грозит.

Но пытливый, недоверчивый Андрей пришел к Ирине и с порога спросил:

— Кто такие Пестряков, Шор и Н.Н.Н.? Какой лавровый венок и щи? Отвечай! Не нравится мне этот юмор га могиле…

Ирина не стала тянуть с ответом. Ей всегда казалось, что Андрей, если она помедлит, вытащит тут же из кармана пистолет, как в кино, и выстрелит в упор.

— Наверное, кто-то знает, что Михайлов пользовался «негритянским» трудом, ну то ест за него писали другие…

— Ха! Ха! Ха! — раздельно проговорил её сын. — Вон какие, оказывается, ещё бывают писатели! Навроде цыганок, которые вывозят на трассу калек и заставляют их милостыню просить. А после все денежки себе. Пацаны, значит, ексель-моксель, и за это говно головами в Чечне платили? Теперь слушай. Сидишь, молчишь. Действуем мы. Для своей и твоей выгоды. Заметано.

Свою операцию Андрей и Павел назвали на своем армейском языке «зачисткой». Ну то ест убить троих писателей на первый случай. И, значит, запугать того, кто «нарисовал» их фамилии на листке.

«Зачищать» вызвался Павел, резонно уточнив:

— На тебя, Андрюха, никаких подозрений падать не должно. Ты все время, пока я действую, должен быть на месте, в поселке. Тебя должны видеть соседи и всякая другая здешняя гниль. Не боись! Выполню задачу на ура! Куплю ядовитой водки-коньяку, добавлю ещё кое-что — и все эти старцы тихо уберутся на тот свет. Чего над ними слезы лить! Эти дряхлые сволочи здесь вовсю жировали, когда наших ребят из огнеметов жгли…

Знала Ирина конкретно про «зачистку»? Знала. Они её ввели в курс. Она, по их понятиям, не должна была быть чистенькой. Они ещё в воровской шайке подростками засекли — дело тогда выгорает, когда повязаны все.

… Теперь о смерти Михайлова. Сначала я думала, что он умер сам по себе — от инфаркта. И это оказалось так. Да не совсем. У меня оставалось подозрение, что его инфаркту что-то поспособствовало.

Я отыскала домработницу, которая тогда служила у Михайлова и Ирины, ту самую, мы с ней ещё разговаривали в электричке. И не зря. Она поверила, что теперь ей ничего не грозит, раскрылась и вспомнила ту самую сцену, после которой восьмидесятидвухлетний Михайлов схватился за сердце и рухнул.

Сцена такая: Ирина надевала на Андрея белый свитер Владимира Сергеевича. «Классик» очень любил свитера красивой вязки. Этот когда-то привез из Испании. Ирина инстинктивно старалась умасливать Андрея, отдавая ему потихоньку то то, то это, чтоб только он не «выступал».

Михайлов вошел в комнату неожиданно, в тот момент, когда Андрей, дурачась, облапил Ирину и целовал её в щеку со словами:

— Спасибо, Ириночка! Недаром поется: любовь способна растопить даже лед!

— Мой свитер! Мой свитер! — пролепетал старик-скареда. Предательница! Проститутка! В моем доме! — и рухнул. Финита ля комедия. Занавес.

Добавлю: рукописи черновиков, которые Павел украл у Пестрякова, Шора и Нины Николаевны, были одного качества: они делались для Михайлова. Под его фамилией шли в издательства, журналы, переводились на всякие языки. Павел держал их у себя на случай, если потребуется шантажировать хитрую Ирину. Он ей нисколько не доверял. Там, у него в однокомнатной, их и нашли…

Тишина. Французская. Парижская. Полумрак отельного номера. Алексей принаклонился и по-прежнему крепко, ответственно держит мои руки в своих.

Я смотрю в окно. Там, в фиолетовой вышине, попрыгивает на волнистых облаках лимонно-желтая, блестящая, идеально круглая Луна.

— Теперь, Алексей, о том, как я убила Любу Пестрякову… девушку двадцати пяти лет…