Отец. Жизнь Льва Толстого - Александра Толстая

«Во всем, что составляет жизнь человека — в том, как жить, идти ли убивать людей или не идти, идти ли судить людей или не идти, воспитывать ли своих детей так или иначе, — люди нашего мира отдаются безропотно другим людям, которые точно так же, как и они сами, не знают, зачем они живут и заставляют жить других так, а не иначе».

Как часто в истории человечества обезумевшая человеческая лавина, не думая, не рассуждая, несется куда–то, сметая все на своем пути, разрушая жилища, сжигая целые деревни и города, убивая невинных людей. Горе тем, которые стараются удержать безумных, — их клеймят изменниками, предателями, хватают, бросают в темницы, придумывают для них изощренные, жесточайшие пытки…

В такие минуты одержимости только немногие твердые духом выдерживают напор человеческого бешеного потока.

Вера в Бога, без которой он не мог уже существовать, — была той скалой, за которую уцепился Толстой.

«…Вера в то, какова должна быть жизнь, почерпнута из учения Христа, — писал он в «В чем моя вера?» — Как бы ни гнали этих людей (верующих), как бы ни клеветали на них, но это — единственные люди, не покоряющиеся безропотно всему, что велят, и потому это — единственные люди нашего мира, живущие не животной, а разумной жизнью, — единственные верующие люди» (курсив мой. — А. Т.)

«Для меня вопрос религии такой же вопрос, как для утопающего вопрос о том, за что ему ухватиться, чтобы спастись от неминуемой гибели, которую он чувствует всем существом своим, — писал Толстой Александре Андреевне. — И религия уже года два для меня представляется этой возможностью спасения».

Он чувствовал, что путь к спасению — это путь к Богу, и он мучительно искал его.

«Вы в первый раз говорите мне о Божестве — Боге, — писал он Фету в апреле 1877 года. — А я давно уж, не переставая, думаю об этой главной задаче… И если мы не можем так же, как они, думать об этом — то мы обязаны найти как».

И он искал.

Он чувствовал, какая сила веры жила в русском крестьянстве. Вера эта помогала крестьянам переносить и бедность, и болезнь, и учила их безропотно, покоряясь воле Божьей, встречать смерть. Толстой часто выходил на Киевское шоссе, тянущееся из Москвы в Киев и проходящее в 1 1/2 верстах от Ясной Поляны. Здесь он встречал странников–богомольцев, идущих в Киев. Богомольцы эти шли поодиночке или группами, чаще всего в лаптях, с парусиновыми котомками за плечами, в которых хранилось все их имущество: смена белья, одежды, запасные лапти, евангелие и молитвенник, краюха черного хлеба. Шли они месяцами, останавливаясь по дороге у крестьян, которые редко отказывались их принять. «Божьи люди, — говорили про них крестьяне, — грех не пустить переночевать». И их сажали за стол, наливали им горячих щей, отрезали краюху хлеба. Много невзгод терпели эти богомольцы по пути — заболевали, натирали себе ноги, мокли под дождем, — но ничего не могло поколебать их веру, они готовы были претерпевать все лишения, чтобы только приложиться к киевским святым мощам, помолиться в святых местах. Такие же паломничества были в Иерусалим, и в Троице—Сергиевскую лавру, и в другие святые места.

Что же притягивало этих людей? Толстому надо было не только понять, но и прочувствовать настроения, влекущие этих людей к вере. И он сам стал чаще ходить в церковь и решил поехать в Оптину Пустынь, куда уже некоторое время собирался с Николаем Николаевичем Страховым.

Основанная в XIV веке покаявшимся, по преданию, разбойником, Пустынь привлекала к себе многих знаменитых русских людей и писателей. Ее посещали Гоголь и Достоевский, который описал ее в своем романе «Братья Карамазовы», философ Владимир Соловьев, поэт Алексей Толстой, там жили и похоронены другие писатели. Льву Толстому суждено было четыре раза посетить эту Обитель, в четвертый и последний раз, когда он перед смертью покинул свой дом.

Тот, кто не знает русских монастырей, вряд ли может себе представить то чувство, которое охватывает при приближении к монастырским стенам. Веками создавался монастырь, веками стекались сюда люди со всей России и, войдя в ограду, вы точно чувствуете наслоение этих веков, вы погружаетесь в старую, патриархальную Русь. Оптина Пустынь славилась с 20‑х годов XIX столетия своими старцами. Молитвенники, мудрые аскеты, отрекшиеся от всех мирских благ, старцы влекли к себе всех несчастных, неудовлетворенных жизнью, больных, заблудших, ищущих в горе своем слова утешения. И старцы молились, утешали, наставляли.

С чувством глубокой надежды Толстой вместе с Н. Н. Страховым поехал в Оптину Пустынь.

Был август месяц. На фоне густой зелени громадного леса, уходящего вглубь на десятки верст, выделялись белые стены, здания и церкви монастыря с голубыми куполами и сверкающими на ярком солнце золотыми крестами. А по эту сторону монастыря расстилались заливные луга, прорезанные неширокой, но полноводной речкой Жиздрой. Моста не было. Паломники, с котомками за плечами, ямщицкие тарантасы с «чистой» публикой, крестьянские телеги, с высоко подбитыми сиденьями из соломы, покрытой веретьями — все это загромождало открытый паром. С двух сторон парома два монаха в рясках, подпоясанные ремнями, медленно перехватывая из одной руки в другую, тянули толстый канат.

Переехав речку, путник попадал в новый, совершенно обособленный мир.

В то время в Оптиной Пустыне жил знаменитый старец Амвросий, и Толстой надеялся получить от него ту силу веры, которой он так жаждал. Но он не нашел того, чего искала его душа. Может быть, его не поняли святые отцы, может быть, он сам неправильно подошел к ним, но единственный человек, который произвел на Толстого впечатление, был не сам старец Амвросий, а его келейник, глубоко религиозный и простой человек, отец Пимен, которому показались такими скучными те разговоры, которые он слушал, что он тихо заснул, сидя на своем стуле.

Толстой произвел хорошее впечатление в монастыре. После посещения Оптиной Пустыни одним знакомым Страхова, Николай Николаевич писал Толстому, что тот «привез целую кучу разговоров о Вас и даже обо мне. Отцы хвалят Вас необыкновенно, находят в вас прекрасную душу. Они приравнивают Вас к Гоголю и вспоминают, что тот был ужасно горд своим умом, а у Вас вовсе нет этой гордости. Боятся, как бы литература не набросилась на Вас за восьмую часть (Анны Карениной) и не причинила Вам горестей. Меня отец Амвросий назвал «молчуном» и вообще считают, что я закоснел в неверии, а Вы гораздо ближе меня к вере. И отец Пимен хвалит нас (он–то говорил о Вашей прекрасной душе) — очень было и мне приятно услышать это…»2

Толстому этот отзыв о нем святых отцов был приятен. В следующем письме к Страхову он писал: «Если бы научиться у отца Пимена любви и спокойствию». В Оптиной Пустыне Толстой простоял четыре часа у всенощной.