Милосердие солнца - Юлия Июльская

даже не осмотрели хакама, где легко можно было спрятать небольшое оружие.

— Вы знаете, что случилось с Сузуму-доно?

— Да, господин.

— Значит, вы знаете, какая участь ждёт единожды предавших?

— Говоря о том, что мир сулит нам смерть, вы оставляете лишь одну возможность выжить.

— И вы ею воспользуетесь?

Хэджайм ненадолго замолчал, обдумывая эти слова, а затем ответил:

— Я здесь как представитель всех, кто пошёл за Юудаем-сама, но сейчас отвечу лишь за себя. Нет.

— Нет? Почему?

— Нет чести в том, чтобы жить, лишая жизни невинных. Самураи служат пути воина, а не пути бесчестных убийц.

Повисло молчание. Сёгун что-то обдумывал. Затем поднялся, отошёл к даймё. Хэджайм больше не боялся смерти. Он не знал, отчего в нём было столько злобы и ненависти. Он даже испытывал эти чувства не к ёкаям, а скорее к самому себе, своей жизни, какой-то несправедливости… Просто испытывал. А Юудай-сама словно знал, что в нём сидит это. Знал, взывал к этой внутренней тьме и направлял её туда, куда ему было нужно.

Юудай-сама был хорошим дзурё, хорошим правителем. Но как полководец… Всё, что он мог, — плодить ненависть. И все его идеи заключались в том, чтобы свергнуть правительство, которое потакало злу, — так он говорил, верша собственное зло. И Хэджайм внимал ему, следовал за ним и сам, будучи советником дзурё, вёл своих самураев на верную гибель.

Ясность пришла лишь сегодня. На рассвете вместе с небесной тьмой солнечные лучи словно выжгли и его тьму. Ту, что принуждала его к сражению, заставляла присоединиться к осаде города и вести туда всех, кто ему подчинялся.

Бесконечность слепой ярости, злобы и желания разрушать стала конечной и нашла своё завершение этим утром. А затем гонец прислал весть из Эена: Юудай-сама и весь его отряд погибли, не дойдя до деревни.

Было ли то знамением? Хэджайм не знал. Был ли Юудай-сама источником тьмы, поселившейся в их сердцах? Тому не было никаких подтверждений. Но дзурё был мёртв, как теперь было мертво и то, что неумолимо толкало их к вражде и продолжению войны.

Хэджайм взял на себя смелость всё остановить. Он опасался, что самураи посчитают это изменой. Опасался и того, что они сами решат его судьбу — как бесчестного, предавшего империю полководца. Но если и их вела эта неясная, безликая тьма, если и их сердца освободились — они должны были подчиниться.

И они подчинились. Так Хэджайм оказался здесь, снова рискуя быть убитым, но всё же не побоявшись исправить ошибку того, кто был уже мёртв. И что бы ни сказал сёгун — всё будет лучше, чем продолжать это бессмысленное и нужное лишь единицам кровопролитие. Людям в провинциях — любых провинциях — было совершенно не важно, кто занимает трон и есть ли вокруг ёкаи. Важнее, чтобы не трогали их и позволяли жить в мире и покое.

Это Хэджайм и надеялся дать людям.

* * *

Хотэку озвучил своё решение, пусть Кунайо-доно и сомневался. Он понимал, что рискует, доверяя словам самурая, и всё же тот даже не попытался напасть… Хотэку дал ему шанс. Во всяком случае, сделал вид, что дал. Был так близко: одно движение — и он мог убить сёгуна, но даже не попытался.

Значило ли это, что он искренен? Вряд ли. Но хотя бы не глуп.

— Отступайте, — скомандовал Хотэку. — Наверняка вы знаете, кто из ваших воинов поддерживает старые устои и готов дальше плодить ненависть. Докажите свою верность империи, не позвольте этому повториться.

Воцарилось молчание. Самурай, возможно, и не ждал подобного решения, но всё же повёл себя достойно. Молча поклонившись, он поднялся и, не дожидаясь, пока его выведут, вышел сам. Хотэку дал знак стражникам проследить за ним до ворот. Всё же доверие не должно быть слепо.

* * *

В воздухе пахло травами, и это первое, что выхватило из темноты её сознание.

— И после смерти пахнет твоими отварами, — улыбнулась Чо.

— Сомневаюсь. — Он звучал совсем рядом. — Потому что после смерти меня ещё не существует, есть только живой Ёширо.

Чо попыталась открыть глаза. Это оказалось легче, чем она думала. Голова не гудела, тело не было совсем уж обессиленным. Как после лекарства, которому научил её Иша-сан и которое они исправно давали когда-то пленным, чтобы прекратить их ненужные страдания. Подумав об этом, она повернулась на голос.

— Ты знал, что у тебя даже брови рыжие? — сонно пробормотала она.

— Никогда бы не подумал. — Ёширо протянул ей пиалу, но Чо сначала осмотрелась.

Старый татами, земляной пол и стены из песчаника… Будто снова в родной деревне.

— Мы где? — Она подтянулась, чтобы сесть и опереться на стену, и поняла, что правую ногу совсем не чувствует. — Кажется, нога затекла…

Нащупав бедро, она опустила руку ниже — и провалилась пальцами в пустоту.

— Что…

— Только не нервничай… Или нервничай. Не знаю, как здесь лучше, — замялся Ёширо. — Тебе на какой вопрос сначала ответить?

— Что? — Чо вообще ничего не понимала.

— Значит, на второй. Ногу спасти не удалось… Я честно пытался, но Тикао сказал, что она уже начала отмирать. Если бы мы положили её в снег, пока добирались… Но снега здесь нет, так что…

Тогда она вспомнила. И сражение, и ногу, и тэнгу.

— Мы хотя бы победили? — уточнила Чо.

— Победили. — Ёширо старался улыбаться, но было видно, что он не слишком уверен в том, насколько это уместно.

— Но я теперь без ноги.

— Без ноги. Но в Шику мы добудем тебе новую. Ногицунэ делают хорошую замену из дерева…

— Вы делаете деревянные конечности?! — Она не знала, чему больше удивлена: самому факту или тому, как спокойно Ёширо об этом говорит.

— Ногицунэ делают. Кайто рассказывал, что у моряков частенько… В общем, им иногда нужно.

Что скрывалось за этим «в общем», Чо не поняла, но выпытывать не стала.

— Значит, у меня будет нога? — всё-таки уточнила она.

— Будет.

— И когда мы отплываем?

Род оборвётся

И всё здесь ей стало чужим. Стены родного дворца душили, земля под ногами гнала прочь, и воздух, сам воздух стал ей невыносим.

— Сегодня я стала для народа жестокой императрицей.

— Ты спасла их, — повторял Иоши. Но это было важно тогда, а сейчас нужно жить с последствиями своих решений.

— Ещё стража-другая — и весь город будет говорить о безутешной матери. Но горше всего, что я знаю историю: её и её сына. Утрата, которую ей пришлось пережить, не будет залечена ничем.

Молча сидевшая в стороне Норико даже не пыталась встрять в разговор. Что-то