История британской социальной антропологии - Алексей Никишенков

Означает ли это, что информация антропологов так же, как и политика косвенного управления, оказалась бесполезной для колониальной практики? Вовсе нет. Псевдотрадиционные институты власти, судопроизводства, налогообложения, которые в значительной степени благодаря прикладной антропологии были приняты массовым сознанием африканцев, сыграли определенную, полезную для колониальных деятелей консервативную роль. В течение ряда лет эти институты помогали сдерживать антиколониальную борьбу. С учетом данного обстоятельства надо подходить к оценке заявлений лидеров функционализма о задачах и целях прикладной антропологии. Еще на заре возникновения этой субдисциплины ее «пророк» и «проповедник» Малиновский выдвинул тезис о главной цели социальной антропологии – обеспечении понимания европейцами «туземных» культур. Такое понимание, по его мнению, должно стать необходимым условием любого практического мероприятия в колониях, должно устранить всяческие недоразумения, мешающие гармонии в сотрудничестве между черными и белыми. В частности, именно непониманием Малиновский объяснил разрушение традиционного уклада населения Меланезии, стремительную депопуляцию на некоторых ее островах. Эти трагические явления, писал в 1922 г. антрополог, «вызваны, главным образом, разрушением всего, что было жизненно важно для туземца, лишением всего, что для него дорого и насущно, всего, что дает ему радость жизни. Все, что кажется рутинному, ограниченному, обывательскому сознанию “омерзительным”, “глупым”, “аморальным”, попросту отменялось росчерком пера или, хуже того, уничтожалось при помощи винтовки и штыка. В то время как для более глубокого познания, основанного на подлинной человеческой симпатии и добросовестном научном исследовании, многие из этих “диких” обычаев оказываются содержащими саму сущность жизни для народа, без чего немыслимо само существование этой расы». Всего этого не понимают «грубые и предубежденные бюрократы, хотя, возможно, и действующие из лучших побуждений»[1042].

По поводу подобных заявлений лорд Хейли, прекрасно знакомый с колониальной действительностью, как-то насмешливо сказал: «Дело вовсе не в недостатке понимания. Обе стороны (колониальные власти и туземцы. – А. Н.) понимают друг друга слишком хорошо»[1043]. История доказала не раз циничную правоту колониального деятеля, и сами антропологи позже ее признали, но в 20 – 30-х годах многие из них были уверены, что их прикладная деятельность – это благородное и в высшей мере полезное поприще устранения из колониальной практики зла, порожденного «непониманием». Такая позиция во многом определяла содержание рекомендаций, даваемых антропологами колониальным властям. Часто они носили наивный характер либерально-гуманистических призывов не нарушать функциональную целостность культур, не разрушать сложившееся в течение веков равновесие сил в племенных сообществах. Нужно ли говорить о том, что грубая практика реальной колониальной политики чаще всего попросту игнорировала подобные советы как бесполезные. К этому надо добавить, что значительная часть колониальных резидентов и комиссаров дистриктов не особенно вникали в изощренные и далеко идущие планы политических стратегов и весьма скептически относились как к экспериментам по введению косвенного управления, так и к самим антропологам. Косвенное управление они, часто не без оснований, считали мифом, а антропологов – чудаками, «романтическими реакционерами», хлопочущими по поводу сохранения уже не существующего «не испорченного цивилизацией дикаря». Сам образ жизни исследователей, поселяющихся среди «туземцев», «якшающихся с черными», в некоторых колониях британской Африки вызывал резко отрицательную реакцию со стороны колониальных чиновников. В подобных действиях они усматривали ущерб достоинству белых господ[1044].

Все это не способствовало особенно тесному сотрудничеству антропологов с колониальной администрацией на местах. Эванс-Причард, который продолжил начатое Селигменом сотрудничество по контракту с правительством в Южном Судане, писал в 1946 г.: «Профессор Селигмен однажды сказал мне, что за все годы, в течение которых он работал в Судане… у него ни разу не спросили совета, а единственный раз, когда нечто похожее на запрос было сделано в связи с институтом “вызывателей дождя” в Нубийских горах, его совет не был принят. В течение 15 лет моей работы над социологическими проблемами в этом же районе у меня ни разу не просили совета ни по одному вопросу»[1045].

С течением времени некоторые антропологи стали постепенно отходить от «охранительных» рекомендаций, признав невозможность их выполнения. Внимание исследователей стали привлекать проблемы, связанные с колониальными изменениями в традиционных культурах. Характерны в этом отношении исследования Г. Вильсона. Изучая народность ньякиуса, он обратил внимание на трудности, с которыми сталкивались колониальные власти при внедрении в экономику этой народности культуры кофе. Дело в том, что у ньякиуса система земледелия была основана на периодической смене полей и поселений (так называемое «бродячее земледелие», обусловленное особенностями африканских почв и подсечно-огневой технологией их обработки, которая не позволяет эксплуатировать один и тот же участок более 3–4 лет). В этих условиях возделывание кофейных насаждений было невозможно, так как они требовали многолетней кропотливой обработки и вложения капитала. В результате традиционного переезда на новое место хозяин кофейной плантации по обычаю полностью терял права собственности на землю. Ордонансы «туземных» властей, объявляющие частнособственнические права на землю под кофейными насаждениями, ничего не могли изменить. Вильсон, прекрасный знаток обычного права ньякиуса, обнаружил одну особенность – при любых переездах хозяин банановых насаждений (как известно, банан – многолетнее растение) сохранял на них собственнические права, но мог пользоваться лишь определенной частью урожая, а остальную часть присваивал тот, кто занял место хозяина на данной территории. Вильсон в конце 30-х годов предложил ввести в действующее законодательство изменение – приравнять кофейные насаждения к банановым, со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями. Администрация признала предложение дельным, но ровным счетом ничего не сделала для его реализа ции[1046], поскольку была гораздо больше заинтересована в коренной ломке традиционного хозяйства, разрушении общины и в развитии частнособственнических отношений среди африканцев.

Исаак Шапера в своих докладах колониальной администрации Бечуаналенда наряду с подробной информацией о процессах, вызванных миграцией отходников на предприятия ЮАС, давал и рекомендации. В частности, он аргументированно указывал на многочисленные негативные последствия отходничества – разрушение семьи, резкое сокращение рождаемости, распространение болезней, упадок земледелия и скотоводства, ломку традиционных отношений, на которых базируется «закон и порядок». Исходя из этого, Шапера предложил сократить число мигрантов и уменьшить сроки их контрактов[1047]. Все пожелания ученого остались на бумаге. Интересы предпринимателей оказались важнее, чем забота антрополога о состоянии традиционной культуры, и с каждым годом число отходников не уменьшалось, а все более увеличивалось. Такая же судьба ожидала рекомендации Одри Ричардс, предлагавшей колониальной администрации ограничить вербовку на промышленные предприятия представителей народности бемба, предостережения исследовательницы в адрес миссионеров о пагубных последствиях насильственного введения вирилокального брака (традиционная семья бемба строится на принципах уксорилокальности – поселения супружеской пары в домохозяйстве жены, что не соответствует христианской традиции) и т. п.[1048].

В своем большинстве рекомендации антропологов носили утопический характер, и это не могло не сказаться на отношении к ним со стороны колониальных чиновников. Лорд Хейли, благодаря которому социальная антропология получила невиданную в ее истории финансовую поддержку, не верил, как это ни покажется парадоксальным, в сколько-нибудь серьезное значение этой науки для практических мероприятий в колониях. Он утверждал: «Если политика косвенного управления будет отменена, что, несомненно, следует сделать, то существующее весьма ограниченное использование антропологии еще больше сузится»[1049]. В 1938 г. Хейли писал, что единственная область, где «антропологические исследования сейчас имеют прямое применение, – это фиксация норм обычного права, регулирующих заключение браков, наследование имущества и землепользование»[1050].