Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

поэта галстук, воспользовавшись его беспомощным состоянием на руках у поклонников и поклонниц. Энергичная девица ухватилась за нижний конец галстука и сильно потянула его к себе. В результате возникла удавная петля. Есенин стал задыхаться, лицо его побагровело. Я закричал на эту поклонницу, приказал ей немедленно отпустить галстук. Но она не обратила на мои слова ни малейшего внимания. Тогда я, испугавшись, как бы она совсем не удавила поэта, резко и сильно ударил её по руке, она вскрикнула и выпустила галстук. Вот так донесли на руках Есенина до гостиницы. Поклонники хотели внести его в номер, но швейцар и служащие гостиницы заставили их разойтись».

В письме Бениславской Сергей Александрович сообщал: «Вечер прошёл изумительно. Меня чуть не разорвали».

Следующее выступление поэта было в Самодеятельном театре. В.С. Чернявский, один из друзей Есенина, выразился по его поводу коротко, но ёмко: «Вечер превратился в настоящую бурю восторга. В Самодеятельном театре Сергей Александрович прилюдно отрёкся от приставших к нему ярлыков: “Я не крестьянский поэт и не имажинист, я просто поэт”».

В Ленинграде Есенин вначале жил в гостинице «Европейская» в одном номере с молодым поэтом В.И. Эрлихом. Вольф Иосифович вспоминал об одном из вечеров, проведённых с Сергеем Александровичем:

«Есенин лёжа правит корректуру “Москвы кабацкой”.

– Интересно!

– Свои же стихи понравились?

– Да нет, не то! Корректор-дьявол второй раз в “рязанях” заглавную букву ставит! Что ж он думает, я не знаю, как Рязань пишется?

– Это ещё пустяки, милый! Вот когда он пойдёт за тебя гонорар получать…

– Ну, уж это нет! Три к носу, не угодно ли? – Пальцы левой руки складываются в комбинацию.

Кончив корректуру, он швыряет её на стол и встаёт с дивана.

– Знаешь, почему я – поэт, а Маяковский так себе – непонятная профессия? У меня родина есть! У меня – Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же! А у него – шиш! Вот он и бродит без дорог, и ткнуться ему некуда. Ты меня извини, но я постарше тебя. Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдёшь – пан! Не найдёшь – всё псу под хвост пойдёт! Нет поэта без родины…

Все они думают так: вот – рифма, вот – размер, вот – образ, и дело в шляпе. Мастер. Чёрта лысого – мастер! Этому и кобылу научить можно! Помнишь “Пугачёва”? Рифмы какие, а? Все в нитку! Как лакированные туфли блестят! Этим меня не удивишь. А ты сумей улыбнуться в стихе, шляпу снять, сесть – вот тогда ты мастер. Они говорят – я от Блока иду, от Клюева. Дурачьё! У меня ирония есть. Знаешь, кто мой учитель? Если по совести… Гейне – мой учитель! Вот кто!»

В Ленинграде к Сергею Александровичу присоединился И. Приблудный, который «по-приятельски» обворовал его. Взбешённый Есенин писал по этому поводу Бениславской:

«Вчера Приблудный уехал в Москву. Дело в том, что он довольно-таки стал мне в копеечку, пока жил здесь. Но хамству его не было предела. Он увёз мои башмаки. Не простился, потому что получил деньги. При деньгах я узнал, что это за дрянной человек. Абсолютно точь-в-точь такой же, как с папиросой. Всё это мне ужасно горько. Горько ещё потому, что он треплет моё имя. Здесь он всем говорил, что я его выписал. Собирал у всех деньги на мою бедность и сшил себе костюм.

Ха-ха-ха – с деньгами он устраиваться умеет. Поэтому я сказал ему, чтоб он заплатил мне за башмаки. Это было ведь почти лучшее, что я имел из обуви. Он удрал. Удрал подло и низко. Повидайте его и получите с него три червонца. Сам я больше с ним не знаком и не здороваюсь. Не верьте ни одному его слову. Это низкий и продажный человек. Получить же я хочу с него ради принципа – чтоб не дать сволочи облапошить себя».

20 июня Есенин встречался с Л.М. Клейнбортом. Это был литературный критик, с которым Сергей Александрович общался с конца 1914 года. «Я был первый писатель, к которому пришёл Есенин по своём приезде в Петроград, – утверждал Лев Михайлович. – Знакомство его с Блоком, Городецким, Клюевым произошло уже на моих глазах». Словом, им было что вспомнить и о чём поговорить.

«Стал расспрашивать меня про дам. Он помнил даже то, что в моей памяти давно выветрилось. Жены моей уже не было в живых и от Трезора оставался лишь бугорок земли в саду.

– Как далеко это всё, – сказал он. И грусть о прошлом засветилась в его глазах. Я заговорил о нём самом. Он сказал, что был на родине.

– Ну, что ж… деревня?

Он прошёлся, как будто не расслышав вопроса. Затем, помолчав:

– Пустая жизнь. Скучная, как дорога… Прямо на смерть направлена.

– С Клюевым виделись?

– Да, да… – Опять помолчал. – Бывают счастливцы!

Я стал прощаться с ним.

– Желаю вам избавиться… – пошутил я, указав на “зубную” боль его.

– Пожелайте мне лучше смерти. Я вам, как отцу духовному, – ответил он в тон. И такой тоской – тоской опустелого дома – повеяло от его слов».

В Ленинграде Есенин находился около месяца. Там он написал стихотворение «К Пушкину», а в альманахе «Круг» был напечатан фрагмент его поэмы «Гуляй-поле» – «Ленин»:

Для нас условен стал герой,

Мы любим тех, что в чёрных масках,

А он с сопливой детворой

Зимой катался на салазках.

И не носил он тех волос,

Что льют успех на женщин томных, –

Он с лысиною, как поднос,

Глядел скромней из самых скромных.

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

Я не пойму, какою силой

Сумел потрясть он шар земной?

Но он потряс…

Первая потеря. Через три дня после того, как Есенин покинул Ленинград, Надя Вольпин родила сына, которого Есенин так и не увидел. Спустя полгода (!) всё же спросил у Сахарова:

– Похож на меня?

– Вылитый, как ты на детских фотографиях.

В Москве Есенин вновь поселился у Бениславской, так как «полюбившая» его милиция временно успокоилась. Возвращение поэта в столицу почти совпало со смертью Александра Ширяевца, его лучшего друга.

«Придя ко мне с этой печальной вестью, – вспоминал журналист И.И. Старцев, – Есенин повалился на диван, разрыдался, заметив сквозь слёзы:

– Боже мой, какой ужас! Пора и мне собираться в дорогу».

Укладываясь спать, он настойчиво просил жену разбудить его как можно раньше. Утром он попросил нашить ему на рукав траур. Собрал на похороны Ширяевца всех близких знакомых, пригласил священника. Вечером в «Стойле» сообщил находившейся в кафе публике о смерти