Нефть! - Эптон Синклер

Все это производило такое странное впечатление, что Бэнни не поленился взобраться на ограду, спуститься в сад и приподнять одну из покрывавших статуй простынь. Он увидел перед собой обнаженную полную германскую женщину, по всем вероятиям — Лорелею, с кубком в руке и с большим узлом туго закрученных мраморных волос на затылке. Как вы помните, она имела обыкновение расчесывать свои волосы золотым гребнем и пела при этом песню, — "das hat eine wundersame gewaltige Melodei", — и Бэнни оказался тем самым юным рыбаком, которого охватывала всегда такая печаль при звуках этой песни. Он приподнял еще с полдюжины простынь, окутывавших статуи, и сосчитал все остальные, и в результате подсчета оказалось, что в саду находилось тридцать две толстых мраморных леди с туго закрученными пучками волос на затылке! Какое курьезное зрелище должны были представлять все эти статуи по ночам, когда зажигалось электричество и одни только тюлени смотрели на них из воды! Да! Как ни пристально смотрел Бэнни вдаль, он не видел на море ни единого паруса, но совсем около берега, на торчавших из воды обломках скал сидели несколько тюленей и внимательно смотрели на него, точно ожидая того момента, когда он снимет покрывала со всех этих статуй, и снова вернутся веселые дни давно минувших времен, когда закон запрещения продажи спиртных напитков еще не разорил Америки.

Бэнни вернулся на ту дорожку, которая привела его к саду, и скоро дошел до самой воды. Солнце стояло уже высоко, и волны ударялись о берег с заманчивым плеском. Почти вдоль всего побережья высовывались из воды обломки скал, а на них сидели и грелись на солнце тюлени. Внимательно оглядев берег и убедившись, что нигде не видно было ни единой человеческой души Бэнни разделся и вошел в воду. Теперь все внимание тюленей сосредоточилось на нем, и при каждом его шаге который-нибудь из них придвигался ближе к краю того обломка скалы, на котором он сидел. Одни из этих тюленей были палевые, другие — темно-коричневые, и все, как большие, так и маленькие, были страшно жирные. Всякий раз, когда Бэнни подплывал к ним на близкое расстояние, они бесшумно соскальзывали в воду и вежливо давали ему дорогу. Когда же он сам взбирался на один из утесов, то они высовывали из воды свои головы и не спускали с него своих кротких, добрых глаз. Со своими щетинистыми усами они были поразительно похожи на человеческие существа, на детей, наблюдающих за неожиданно появившимся среди них незнакомцем, не понимающим их языка. "Что это за человек? Друг он наш или враг?" — спрашивают они себя, внимательно глядя на него своими добрыми глазами.

Калифорнийские воды всегда холодны, а калифорнийское солнце всегда горячо. Поэтому Бэнни, побыв немного в воде, подплывал к одному из утесов и ждал, пока вся компания гревшихся на нем тюленей предупредительно сползала в воду и уступала ему свое место. Тюлени спешили исполнять все его желания и довольствовались теми местами, какие он им предоставлял. Бело-зеленые волны перекатывались через его голову. Глубоко внизу цвел целый сад с удивительными растениями, с пестрыми анемонами и разными другими причудливыми цветами, причем стебли иных были так крепки; что их нельзя было разорвать руками. Высоко над ним плыли белые облака, бросая на воду быстро скользившие тени, а далеко-далеко на горизонте виднелась полоска серого дыма.

Мир был так красив и разнообразен, и жить в этом мире было так интересно! А что должны были чувствовать тюлени? Что они думали об этом нахальном существе, которое так распоряжалось местами их отдыха? И интересовал ли их действительно этот рейнский замок и эти статуи, или же они их вовсе не видели, а видели одних только рыб, которые служили им пищей? И почему могли они так определенно знать, что они не должны были есть человека? Не очень-то было бы приятно, если бы один из них оказался "красным" и возмутился бы против существовавшего порядка вещей!

Таким-то образом Бэнни, будучи двадцатидвухлетним юношей, интересовался ощущениями тюленей совершенно так же, как когда-то маленьким мальчиком во время своей поездки с отцом на Гваделупскую высоту интересовался ощущениями земляной белки и сорокопута. За эти годы он успел окончить высшую школу Бич-Сити и пройти полкурса Тихоокеанского университета, и ни одно из этих заведений не дало ему ответа на то, что его так интересовало!

Юный философ почувствовал, что он уже достаточно долго оставался в воде, и решил плыть обратно. Но в эту минуту он увидел, что кто-то верхом на лошади ехал вдоль берега и приближался к тому месту, где он купался. Всадник был без шляпы и издали казался мужчиной, но в наши дни по внешнему облику судить об этом очень трудно, а поэтому Бэнни выжидал, плавая неподалеку от берега. Внезапно он узнал во всаднике Ви Трэсси. Она его тоже увидела и, помахав ему приветливо рукой, придержала лошадь.

— Доброе утро, м-р Росс!

— Доброе утро, — ответил он. — Что это — может быть, тоже входит в число докторских предписаний?

— Именно, и в предписание входит также и купанье.

Сказав это, она засмеялась ему в лицо, точно угадывая его затруднительное положение.

— Почему вы не приглашаете меня в воду, м-р Pocc? Мы могли бы устроить состязание в плаванье.

— Это смутило бы тюленей, — сказал Бэнни. Он проплыл еще небольшое расстояние и встал на ноги. Вода доходила ему до плеч.

— Выходите скорей! — сказала она. — Идите сюда. Изумительное утро! Нужно им пользоваться.

— Дело в том, мисс Трэсси, что я не рассчитывал встретить кого-нибудь так рано, и потому я здесь сейчас таким, каким меня создал всевышний.

— "О вы, сыны человеческие!" — проговорила она нараспев. — "Когда же, наконец, перестанете вы стыдиться того, что составляет мою славу?.." Я участвовала раз в картине "Царь Соломон", из ветхозаветной жизни, — продолжала она. — У нас было три живых верблюда, и я изображала Суламифь, девушку, которая обожала царя и пожертвовала ради него своей жизнью. И он говорил мне: "Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Зима уже прошла, дождь миновал, цветы показались на лугах, запели птицы, и голос горлицы зазвучал в лесу. Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают сладкое благоухание. Встань, возлюбленная моя, выйди! Голубица моя в ущелье скалы, под покровом утеса…"

Бэнни был теперь на таком расстоянии от берега, что мог видеть, каким весельем и лукавством сверкали черные глаза Ви.

— Молодая женщина, — сказал он, — предупреждаю вас, что вот уже час, как я в воде, и начинаю замерзать. Я давно уже собирался выходить.

Она продолжала:

— "Шея твоя, как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных…"

Он сделал еще несколько шагов. Теперь вода была ему по пояс.

— Я выхожу, — сказал он.

— "Кто это выходит там из воды? Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других. Голова его — чистое золото, кудри его — волнисты и черны, как…"

— Предупреждаю вас в последний раз, — перебил он ее. — Раз, два, три! — И, видя, что она не выражает никакого протеста, он вышел из воды.

— "Голени его — мраморные столбы, поставленные на зеленых подножьях, вид его подобен Ливану, — великолепен, как кедры…"

Он стоял теперь прямо перед нею. Волны тихо плескались у его ног.

— "Прекрасна ты, моя любовь! Очаровательна, как Фирца, красива, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами. Отведи очи твои от меня, потому что они волнуют меня!"

— Если это из Библии, то очевидно, это так и есть, — сказал Бэнни.

— Мне жалко, что мне никогда не приходилось иметь дело с картинами из греческой жизни, — сказала Ви. — Я, наверное, нашла бы там цитаты, более подходящие для данного случая. Я читала где-то, что греки на своих ристалищах состязались совершенно голыми, и это их нимало не смущало. Правда?

— Так по крайней мере говорится в книге.

— В таком случае будемте сегодня греками! Хорошо? Я слышала, что вы получили приз за состязание в беге. Хотите, чтобы согреться, устроим сейчас состязание, кто кого перегонит — вы или моя лошадь?

— Согласен, если это доставит вам удовольствие.

— В таком случае — начнем сейчас. Готово!

Сказав это, Ви, к удивлению Бэнни, выхватила из кармана своего жакета маленький револьвер и выстрелила в воздух. Как на настоящем состязании!

Он побежал с быстротой двадцати миль в час и услышал позади себя лошадиный топот. Ему опять было очень тепло, и состязание доставляло ему удовольствие. Синее небо, белые легкие облака, зеленые волны, искрившийся золотом прибрежный песок. Ви была права, говоря, что это изумительное утро.

Скоро они очутились в той части берега, где на песке виднелись следы колес и где качались на волнах лодки рыбаков. Сидевшие в одной из них люди перестали грести и не сводили глаз с этого удивительного зрелища: совершенно голого юноши, бежавшего взапуски с молодой женщиной верхом на лошади. Смуглые итальянские и португальские физиономии рыбаков расплылись в широкую, слегка насмешливую улыбку, обнажившую белые зубы. Они знали "Монастырь" и его хозяев, и понимали, что это была одна из причуд праздных богачей.