Нефть! - Эптон Синклер

— Похож на ваших "красных" друзей в заключении, — заметил Харвей Маннинг, когда они проходили мимо.

Но даже самого пресыщенного всеми благами жизни человека может иногда что-то интересовать, и в этом убедился Бэнни, когда его спутник, взглянув на часы, с оживлением объявил, что им пора возвращаться домой. Объяснялось его оживление тем, что до этого часа дня он сидел обыкновенно на "водяной диете", и когда этот час приближался, то он приходил в такое возбужденное состояние. Поэтому они направились домой и были встречены мальчиком-китайцем с подносом в руках. Он, очевидно, имел обыкновение поджидать возвращение Харвея Маннинга с прогулки. В этот раз, для того чтобы вознаградить себя за потерянное время, Харвей выпил сразу две порции, потом с облегчением вздохнул, и Бэнни в первый раз увидел, что он мог быть до известной степени оживленным и не так мучительно медленно тянуть слова.

Когда Бэнни вошел в столовую, там все уже были в сборе, причем одни были в вечерних платьях, другие — в тех костюмах, в которых играли в гольф, третьи — в простых пиджаках, как, например, сам хозяин. Недаром же это был "дом свободы"! Вернон Роскэ разговаривал с Фредом Орпаном о политике, о том, как здорово достанется от них демократической партии.

Собственно, говорил один Роскэ. Собеседник же его был странным, молчаливым существом, высоким и тонким, с длинной, как у лошади, — тощей физиономией. Его серо-зеленые глаза производили очень странное впечатление — они казались совершенно пустыми. Вам, может быть, могло бы показаться, после того как в течение целого часа он не проронил ни одного слова, что и голова его тоже была пуста. Но это было бы несправедливым заключением, так как Фред Орпан стоял во главе целой серии нефтяных предприятий, и м-р Росс говорил про него, что он тонок и остер, как самая тонкая острая сталь.

Потом там была Бэсси Барри, так как хороший тон требовал, чтобы ее приглашали всюду, где бывал Орпан. Он помог ее выступлению в нескольких картинах, и она "выплачивала" теперь то, что он на нее затратил. Но эти отношения далеко не были похожи на отношения Роскэ и Аннабели, и это потому, что Бэсси была влюблена в своего директора, а он — в нее.

Все это объяснил Бэнни Харвей Маннинг, который успел пропустить еще несколько порций и говорил теперь совсем уж развязно. Он прибавил, что эти двое мужчин — Орпан и директор кино — чувствуют друг к другу острую неприязнь, и Бэнни понял, почему хозяйка посадила их на двух противоположных концах стола.

Столовая находилась в отдельном здании, тоже имевшем характер собора, но меньших размеров. Бэнни очутился за столом справа от очаровательной Аннабели, превратившейся из пастушки в герцогиню в белом сверкающем атласе. Слева от нее сидел Перри Дюшан, ее директор. Справа же от Бэнни было пустое место. Одна из дам запоздала, и Бэнни был еще чересчур молод и чересчур мало бывал в обществе для того, чтобы знать, что такого рода запаздывание устраивается важными особами нарочно, с целью придать себе еще более важности. Это была его первая встреча с знаменитой артисткой, и как мог он знать, что она любила играть иногда и вне сцены?

Помните вы в колоссальной картине "Император Этрурии" ту скифскую девочку-рабыню, которую взяли у диких скифов в забаву избалованному сибариту, и ту сцену, когда жирные евнухи хотят тащить ее во дворец? Помните, с каким великолепным порывом безумной ярости она вцепляется в них, царапает и кусает? От ее одежды в результате борьбы остаются одни только клочья, и вы видите глянцевитую кожу на ее гибком, нервном теле. Сколько именно вы ее видите, зависит, конечно, от законов цензуры данной страны. Эта сцена создала славу Виоле Трэсси (произносите Виола, с ударением на первом слоге). После она проявила свои удивительные "боевые" способности в "Девственнице Иамп" и во многих захватывающих сценах была на волосок от того, чтобы потерять свою невинность… Позже она перешла на роли другого характера и была главной приманкой в "Невесте Тутана Камена", обольстительным созданием, с глубокими, полными тайн, черными глазами и с непроницаемой улыбкой египетских сфинксов.

И вот теперь она была здесь, в "Монастыре", и входила в сводчатую столовую, переменив свой египетский костюм на очень открытое черное бархатное платье, только что выписанное из Парижа, с ниткой черного жемчуга на шее. Лакей отодвинул ее стул, но она только положила на его спинку руку, а сама продолжала стоять.

— Мисс Трэсси. М-р Росс, — сказала хозяйка.

Но она все не садилась и стояла, улыбаясь Бэнни, а он улыбался ей. Получилась такая красивая картина, что Томми Палей, ее директор, который обучил ее этой позе и теперь наблюдал за ней с противоположного конца стола, громко закричал:

— Камеру!

Все рассмеялись, и громче и веселее всех — сама Ви, обнаружив при этом два ряда белых жемчужин, более безукоризненных по форме, чем те черные, которые у нее были надеты на шее, и ценящихся для звезды кино в несколько раз дороже, чем те.

Если Аннабель Эмс шествовала по свету, не произнося никогда ни о ком ни одного дурного слова, то это было совсем не в стиле Ви Трэсси. Язык Ви делал так же больно, как и ее кулачки.

За обедом разговор зашел о картине "Старое дубовое ведро", постановка которой обошлась в миллион долларов. Ее сюжет вызывал слезы из глаз самых закоренелых грешников, и Долли Дин, изображавшая невинную деревенскую девушку, соблазненную богатым торговцем, была, по словам Аннабель, "совершенно очаровательна в своей наивной простоте".

— О, конечно, — прервала ее Ви, — как же иначе! Ведь для того, чтобы достигнуть этой очаровательной наивной простоты, она была одновременно любовницей и автора, и директора, и его двух помощников — и все они вчетвером обучали ее тому, как невинная девственница должна вечером читать свои молитвы!

Говоря это, Ви Трэсси несколько раз лукаво взглядывала на нефтяного принца своими сверкающими черными глазами. Когда лакей поставил перед нею немного супа в позолоченной глубокой тарелке, она воскликнула:

— О боже, возьмите его прочь, в нем масса крахмала! Аннабель, ты, кажется, хочешь сделать меня совершенно негодной для моей профессии! — И, обернувшись к Бэнни, прибавила — Они говорят, что мы имеем право съедать одну перепелку в месяц. Но что вы скажете, м-р Росс, когда узнаете, что в течение вот уже семи лет я ежедневно съедаю только по два куска баранины и по три ломтика ананаса. И больше ничего.

— Может быть, этого требует какой-нибудь египетский или скифский ритуал?

— Просто-напросто этого требует наш доктор, следящий за тем, чтобы артистки не полнели. Обо всех нас, кумирах публики, принято думать, что мы проводим все наше время в играх и роскошестве, на самом же деле у нас одна мечта — заработать достаточно денег для того, чтобы купить такое количество недвижимой собственности, какое позволило бы нам удалиться от всей этой толпы и есть самые простые и сытные блюда, когда и сколько нам этого захочется.

— И неужели вы никогда ничего не съели потихоньку? — сочувственным тоном спросил Бэнни.

— Ну конечно, нет! Мы не могли бы ничего скрыть, если бы даже и захотели: это сейчас же узнали бы все. Наша профессия лгать не позволяет. Спросите Томми Палей, что бы произошло, если бы, они увидели на мне хотя бы самый маленький слой жира в тот момент, когда толстые евнухи срывают с меня платье… Меня немедленно перевели бы на комические роли, и я принуждена была бы зарабатывать свой хлеб, катаясь в бочке по сцене.

Разговор за этим обедом был, как две капли воды, похож на большинство званых обедов в Америке, производивших такое впечатление, точно вы все время скользили по самому краю глубокого рва.

— М-р Росс, — сказала Аннабель, — я вижу, что вы совсем не пьете вина. Можете быть совершенно спокойны — все наши вина довоенного времени.

И разговор тотчас зашел о запрещении продажи спиртных напитков.

Этот закон был опубликован уже два года перед тем, но обеспеченные праздные классы только теперь уяснили в достаточной полноте все нанесенное им этим законом оскорбление. Дело шло не о высоких ценах, так как все эти представители обеспеченного класса сами искали случаев тратить деньги, — вся беда была в том, что теперь никто с уверенностью не мог сказать, что ему удастся достать. Приходилось обращаться к содействию специальных поставщиков запрещенных напитков, и, слушая все эти разговоры, Бэнни убедился в одном очень курьезном факте, а именно в том, что люди, во всем другом проявлявшие большую долю недоверия и циничности, считавшие своим долгом никому и ничему не верить, тут верили всем самым невероятным историям, рассказываемым этими поставщиками запрещенных напитков о том, как тот или другой бочонок вина был привезен контрабандой из Мексики или выкраден из собственных погребов какого-нибудь герцога, посетившего Канаду.