Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Но эта остроумная диспозиция грозила пойти насмарку…

Канун своего семидесятилетия Виктор Платонович самостоятельно ознаменовал добротной утренней выпивкой. Подремав, он добавил днём, а к вечеру уже ходил в томлении по квартире, потягивал потихоньку. Всё шло к тому, что запой начнётся именно завтра. И юбилейное торжество будет испоганено.

Я решился на крайний шаг – подошёл к В.П. и кротко изложил свои опасения: так, мол, и так, приходят гости, а юбиляр, видать по всему, накушается до отключки. Что делать, ума не приложу. Всё будет в лучшем виде, уверенно успокоил наш писатель, волнение неуместно, он себя знает…

Насчёт лучшего вида я был настроен очень скептически, знание самого себя тоже ничего хорошего не предвещало, но в двери уже звонили.

Гладилин приволок огромный пук гладиолусов, держа их, как статуя колхозницы со снопом пшеницы, обеими руками.

– Семьдесят штук, как семьдесят лет! – горделиво истолковал тайный смысл подарка.

Да куда же это всё ставить, засуетились все, но Вика сообразил, принёс из кабинета металлическую корзину для бумаг, установили в неё гладиолусы, поставили на столик возле телефона.

Маша Гладилина простодушно держала в руках бутылки – водку и шампанское, олицетворявшие мужественное и романтическое начала.

Тут же пришли и Эткинды – Ефим Григорьевич с Катей Фёдоровной.

Мила им сразу шепнула, что писатель сейчас слаб нервами и нетвёрд духом, пить при нём нельзя, может окончательно сорваться, а потом, как говорится, рога в землю! Поэтому, извините, будет лёгкое чаепитие.

Но на таком празднике мужчины настроены были выпить, да я и сам припас бутылку. Посему пока Вика, якобы за носовым платком, отлучился в кабинет добавить пару глотков из припрятанной флакушки, обговорили само собой очевидную уловку – водку подкрашивать заваркой и пить из чашек.

Выпили по чашке, попросили ещё чайку.

Закуски особой не было, печенье да варенье, сыр и прочая мелочь. Плавный и корявый вначале разговор оживился настолько, что стал напоминать птичий базар в период гнездовья. В.П. пару раз выскальзывал из-за стола, наведывался к загашнику, но держался на удивление молодцом.

Подливал себе настоящего чаю и пялился на гостей. Что за чёрт, удивлялся, пьяным им вроде быть не от чего… Катя Фёдоровна и Маша веселились и пили шампанское, я тоже не скучал, мама с Милой дёргались.

Профессор Эткинд вдруг громче всех захохотал и объявил, что он намерен выкинуть некий фокус и просит внимания.

– Да наш Фима забалдел, господа! – с радостью изумился В.П.

Ловко схватил чашку Эткинда и понюхал.

– Ха-ха-ха! – с ехидцей произнёс, чрезвычайно довольный своей прозорливостью.

Водку допили уже не скрываясь…

В табельный день, 17 июня 1981 года, я помаячил пару минут в коридоре возле Викиного кабинета, не смея приступить к деликатной миссии, с которой, собственно, и был послан Милой с юбилейного утра пораньше.

Вика читал на тахте в кабинете.

– Книга вместо водки! – неискренне засмеялся я, ища, с чего начать. – Запою дана достойная отповедь?

Юбиляр благосклонно оторвался от газеты.

– Говорят, что могучим средством от алкоголизма является шаровая молния – после её удара выживший чувствует к водке отвращение. Неплохо было бы проверить! – улыбнулся Вика. – Нет ли у тебя знакомых алкоголиков?

Мне было поручено убедительно напомнить писателю, что к обеду нагрянет вторая волна гостей и хорошо бы, чтоб хозяин смог посидеть с ними часок-другой, а не вырубиться с утра.

Но всё было как раз несравненно сложнее. При упоминании о благоразумии наш писатель мог заартачиться и сделать именно наоборот.

И я повёл дело исподволь и лицемерно. Нет ли чего выпить, начал я как можно смущённее, дескать, в такое утро совершенно не грех принять по капле.

Виктор Платонович крайне растрогался, поспешно вытащил из закутка бутылочку и любовно налил водки. Нет, нет, много не надо, успеем, мол, потом, когда придут гости! А то могут обидеться наши милые друзья, если мы с утра накушаемся, кривил душой я.

Мы редко пили вот так, наедине. Я всегда опасался, что Вика вполне может расчувствоваться, вспомнив о прекрасном старом времени, и потом, уже один, бесконечно добавлять и добавлять. Но сейчас, потрясённый широтой моей души, Вика твёрдо пообещал быть на высоте…

Подношение подарка прошло скомканно.

– А это я для вас сделал, на память! – Я чмокнул юбиляра в голову и протянул большой квадратный альбом. – Поздравляю!

Тот вежливо перелистал и отложил на стол – пусть полежит, потом посмотрю, спасибо…

Так в день юбилея произошло крайне обыденное и с виду мизерное событие, как дарение рукодельного альбома. Но потянувшее за собой череду довольно приятных последствий. Особенно для автора-составителя…

Пока же я кинулся помогать женщинам накрывать на стол.

Тут пришли Максимовы, Ниссены, Тенце, Филиппенко, Зеленины, почти все на выпивку не слишком жадные.

Еле управившись с зажиганием семидесяти свечек, я торжественно протянул юбиляру пылающий и коптящий торт. Свечи были успешно задуты. Гости захлопали и зашумели, выпили вина и тихо приступили к пиршеству. Разошлись рано, а мы с Викой поднялись в кабинет – подвести итоги прожитого дня. То есть ещё выпить и поболтать.

К старости организм нашего Виктора Платоновича стал гораздо менее взрывоопасным при соприкосновении с алкоголем. Раньше опасность таилась даже в легчайшем пригублении, в любом виде и концентрации. Теперь же многое зависело от типа вкушаемого спиртного.

Пиво алкоголем не считалось и пилось без угрызений совести везде, где принято что-то выпивать. Вино вообще претило взыскательному вкусу писателя, он лишь иногда вяло отпивал из бокала в безнадёжно неблагоприятных ситуациях, когда даже пива на столе не было. Так что сосание пива или дегустация вина никоим образом не тянули за собой нить роковых последствий.

Но вот даже шаловливый и робкий помысел приложиться к волшебной водочной влаге являлся самым что ни на есть тревожным предзнаменованием.

Внесу оптимистическую нотку – французские запои хотя и приключались, но стали как бы редкостью. Никакого сравнения с Союзом! И по продолжительности, и по интенсивности, и по самоотдаче.

Да и что это за запои, когда они умаляются периодической работой?!

В Киеве запойные хлопоты выпадали в основном маме. В Париже занимался этим я. Требуя при этом, безжалостно и хамовато, – о чём, вспоминая сейчас, сожалею, – чтобы за выпивкой в нижний магазин он ходил сам, а пия, распределял силы, на меня не рассчитывал. Чтобы не тарабанил мне ночью по телефону, мол, нет ли у тебя чего-нибудь припрятанного.

В период водкопития по вечерам он терзался мнительностью – опасался, что ночью или к раннему утру не хватит выпивки. Наличие бутылки его успокаивало, кстати, как любого нормального человека. Это называлось «иметь перспективу».