Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Авторитет Юровского как для Радзинского, так и для Рябова – бесспорен. Приводя «записку Юровского» в журнале «Родина», Рябов, после некоторых размышлений, удовлетворённо заканчивает: «И ещё, подумал я: могила Романовых – не миф, она существует реально. Существует, мы не сомневались – зачем Юровскому лгать? Его записка не предназначалась для всеобщего сведения». Для Радзинского «записка» – также основополагающий документ: «Дело о семье бывшего царя Николая II закрывает навсегда все догадки и споры, ибо “Дело” заканчивается той самой “Запиской” – несколькими страничками машинописного текста – рассказом главного участника событий, Я. Юровского». Правда, по поводу принадлежности «Записки» Радзинский высказывает и некоторую непонятность: «Всё, что случилось, – пишет он, – в ту ночь, которую он считал исторической, Юровский изложил в памятной записке, которую составил через два года. “Записка” с чьей-то правкой карандашом и вставками на полях тем же карандашом. Карандаш поблёк и, видимо, был старательно обведён чернилами, чёткий почерк, знакомый почерк “человека с бородкой” (Юровского)». Далее: «И вот передо мной лежит записка, составленная со слов Якова Михайловича Юровского». И всё же: «Изложенная» Юровским или «составленная со слов» Юровского? «С чьей-то правкой» или правка «знакомым почерком» самого «человека с бородкой»?
VI. Противоречивость «Записки» Я.М. Юровского
Но вернёмся к тому, как сам «главный участник» повествует о последней картине сокрытия тел. «…С Алексеем сожгли фрейлину. Потом похоронили тут же под костром останки», то есть хотя и не дотла, но сожгли. Останки двух сожжённых тел пока не обнаружены. Сожгли довольно быстро. Половина пятого утра 19 июля «машина застряла окончательно. Оставалось не доезжая шахт хоронить и жечь». Сожгли, похоронили тут же под костром, «тем временем вырыли братскую могилу. Часам к 7 утра яма была готова».
Вся процедура от размышлений, принятий решений до сжигания двух трупов с захоронением, разведением нового костра, рытьё ямы и прочее, заняло времени от половины пятого до семи утра – два с половиной часа. Вполне естественно, что для тех, кто согласен с выводом следствия Соколова и профессора Пагануцци, что костры горели непрерывно 48 часов, не представляется убедительным утверждение о том, что одиннадцать тел нельзя сжечь на кострах. «Ясно, что если на труп человека употребить 16 кг кислоты, да ещё останки при этом сжечь, обливая бензином, то можно представить, что от них останется» (Буранов, Хрусталёв).
Неубедительными представляются объяснения Юровского о появившейся необходимости вывоза тел от шахты у Ганиной Ямы в другое, более надёжное место. Главная причина по Юровскому заключена в том, что поблизости обнаружилось постороннее лицо, которое могло что-то увидеть. Юровский опасался, что это лицо разболтается и, тем самым, наведёт на след. Он также недоволен выбранным местом. Ему оно как бы совершенно ранее не было знакомым. Юровский ещё по дороге спрашивает Ермакова: «Далеко ли место им избранное?», а потом, когда прибыли, ругается, что это место «ни к чёрту не годится для нашей цели». Но ведь из следствия Соколова известно, что Юровского дважды видели в районе шахт за несколько дней до расстрела. «Он это место нашёл вместе с Ермаковым. Есть показания свидетелей» (О. Платонов). В другом месте Платонов пишет: «Юровский готовился к убийству тщательно. 11 июля он вместе с Ермаковым бродит возле деревни Коптяки в районе Ганиной Ямы, подыскивая место для тайного захоронения. 15 июля Юровского встречают в этих же местах ещё один раз. П. Войков подготавливает серную кислоту, керосин, спирт, сукно для заворачивания трупов, привлекается специалист по сжиганию, некто чекист Павлушин».
Отказавшись от урочища Четырёх Братьев, «найденного Ермаковым», Юровский вывозит трупы, как предполагается, в более надёжное место. Стечение обстоятельств, однако, не даёт осуществить последний план, и захоронение приходится предпринять прямо на дороге, которая ведёт в деревню Коптяки, на открытом месте, вблизи железнодорожного переезда. В отличие от урочища, дорога не блокирована; Юровский об этом не упоминает. Два с половиной часа жгут трупы, копают при свете дня (в июле самые короткие ночи, уже к пяти утра солнце восходит), охрана, как на Ганиной Яме, не расставлена, всадники не окружают кольцом «тайное место». Обитатели переезда не вызывают волнения у Юровского, хотя известно последнему, что в домике у переезда есть люди. Проводя следствие, Соколов допросил путевого сторожа, который показал, что был свидетелем каждого прохождения грузовика. Первый раз, 17 июля, он проснулся от «шума грузовика» и видел, как тот направился в сторону Коптяков. 18 июля, по словам путевого сторожа, в разное время прошло два грузовика с бензином, тоже на Коптяки. Ему даже налили бутылку бензина. О последнем путевой сторож сказал: «Около 12 часов ночи по дороге из Коптяков прошёл через наш переезд грузовой автомобиль. Должно быть, тот самый, который прошёл из города ночью. Там в логу у них автомобиль застрял. Кто-то из них взял из нашей ограды шпал и набросал там мостик».
Сама мысль – похоронить жертвы прямо на проезжей дороге – казуистически смела, но странно, что вся эта акция не привлекла внимания столь наблюдательного путевого сторожа, а Юровский в своей «записке» на этот раз высказывает как бы полную уверенность в том, что никаких нежелательных свидетелей нет оснований опасаться.
Юровский оставил, известных ныне, три документа. Записка 1920 года, предназначенная для историка Покровского, мемуары, написанные в 1922 году, опубликованные в 1993 году журналом «Источник», и рассказ на совещании старых большевиков в г. Свердловске 1 февраля 1934 года, приведённый чл. кор. РАН В.В. Алексеевым в его книге «Гибель Царской Семьи».
Старым большевикам Юровский рассказал, что в «5–6 часов утра, собрав всех и изложив им важность сделанных дел, предупредив, что все должны о виденном забыть и ни с кем никогда об этом не разговаривать, мы отправились в город. 19-го вечером я уехал в Москву с докладом».
В мемуарном варианте Юровский пишет: «Снова застряли. Провозились до четырёх утра». После размышлений решили тут же хоронить, а два тела сжечь. «Положили один труп для пробы, как он будет гореть. Труп, однако, обгорел сравнительно быстро, тогда я велел жечь Алексея. В это время копали яму. Уже было утро. После этой тяжёлой работы на третьи сутки, т. е. 19 июля утром, закончив работу, отправились в город. На следующий день утром (уже 20 июля) я уехал в Москву».
Из показаний Сухорукова следует, что там, где последний раз застрял грузовик, была «мочажина, настланная шпалами в виде моста. Решили
