Наша первая революция. Часть I - Лев Троцкий

IV. Интеллигенция и революция

Прошло больше года, как мы несомненно вступили в революцию. За это время лозунги неизменно передвигались справа налево. Буржуазная оппозиция подбирала лозунги, покинутые революцией. Всеобщее избирательное право от пролетариата через интеллигенцию всех оттенков перешло к левому крылу земцев. Но это передвижение не является безграничным. Можно сказать, что для всякой из групп, входящих в общественное целое, есть свой предел, который в своей основе определяется ее классовой природой, а в своих колебаниях – политической конъюнктурой.

С известного момента процесс усложняется: по мере того, как революция передвигает свои лозунги влево, справа откалываются от нее, слой за слоем, имущие классы; и в то же время ходом дальнейшего развития революции поднимаются с общественных низов самые загнанные и затравленные социальные группы, вовлекаются в общий поток, расширяя этим его русло, и уносятся вперед. Революция расширяется внизу и сужается наверху. Таким образом, поступательно демократизируя свои лозунги, революция вместе с тем демократизируется по своему социальному составу.

Откалывания справа обыкновенно бывают приурочены к последовательным уступкам правящей реакции. До первых заявлений о народном представительстве на стороне правительства стоял только «Союз русских людей», организация открыто-реакционная. После манифеста 6 августа слагается партия правового порядка, после манифеста 17 октября – Союз 17 октября с правопорядцами на правом фланге.

Таким образом, в борьбе с революцией посредством уступок и репрессий правительство теряет всякую поддержку и приобретает новых активных врагов в низах – в мещанстве, крестьянстве, армии, даже в уличных подонках; но, с другой стороны, оно теряет «активных» врагов и даже приобретает друзей в новых консервативных и антиреволюционных формациях вчера еще оппозиционной буржуазии. Все это совершается на наших глазах.

Развитие стачечного движения в самодержавной России толкнуло фабрикантов на путь конституционализма, так как «правопорядок» представился капиталу единственной гарантией «мирного хода промышленной жизни». Это неоднократно заявляли сами промышленники и инженеры. Но дальнейший рост рабочего движения и повышение его требований оттолкнули капиталистов от «освободительного движения» и превратили их в опору порядка quand meme (несмотря ни на что). Поведение московской городской думы, недавно столь оппозиционной, а ныне гучковско-дубасовской, поясняет это без дальних слов.

Крестьянское движение произвело такое же воздействие на помещичий либерализм. О сколько-нибудь активной оппозиционной роли земств теперь говорить совершенно не приходится.

Эти политические перемены, соответственным образом преломившись, сказались в отношениях между профессурой и студенчеством. Неутомимость и непримиримость студенческой борьбы выбила наши ученые корпорации из позиции закоренелого холопства. Профессора примкнули к оппозиционному движению, как к средству создать нормальные условия учебной и научной деятельности. Но так как студенчество пошло дальше, расширило свои задачи и связало свои действия с действиями рабочих масс, то «порядок» в университетах так и не наступил. И теперь снова раздается временно умолкшая проповедь о том, что университет создан для науки, а не для политики. Профессура, этот наиболее тяжеловесный и косный отряд интеллигенции, становится снова антиреволюционной силой.

Каждый новый этап революции ставит на испытание верность следующей по очереди группы буржуазных классов. Правда, так как революция – сложная комбинация движений и контрдвижений, то иногда слои, которые вот-вот готовы были успокоиться, снова приходят в брожение: излишние бесчинства реакции нарушают правильность политических отложений и задерживают консолидирование консервативного блока. Но, в общем, его образование наверху идет так же неудержимо, как революционизирование темных масс, вплоть до вчерашних черных сотен, внизу. Во всяком случае представители землевладения и торгово-промышленного капитала представляют теперь силу совершенно и открыто антиреволюционную.

События революции после 17 октября поставили на очередь вопрос о дальнейшей роли демократической интеллигенции: отколется ли она от революции и, если отколется, то в каком объеме? или же пойдет вперед и, если пойдет, то до какого этапа?

Интеллигенция может облегчить ход революции и может поставить ему серьезные затруднения, но поведение интеллигенции не может иметь решающего значения. Это определяется всем характером нашей революции.

В Великой Французской Революции руководящую роль с начала до конца играла буржуазия, в лице различных своих фракций. Якобинцы, это – интеллигенция, левое крыло буржуазии, адвокаты, журналисты. За ними идет «народ». Фейльяны[293] (монархисты-конституционалисты), жирондисты, якобинцы – таковы политические группировки буржуазии и вместе с тем этапы Великой Революции. Сперва господствует партия Мирабо,[294] и он презрительно кричит демократам: «молчать, тридцать!». Но революция идет вперед, превращает конституционалистов в консервативную силу и передает власть жирондистам. А затем через политический труп Жиронды приходят к власти якобинцы. В буржуазии еще столько политической энергии, что каждая из ее фракций оказывается способной, хотя на время, овладеть кормилом революции.

В 1848 г. буржуазия уже неспособна вести за собой народ. Революция толкает ее вперед, но она упирается. Страх пред пролетариатом, революционным по инстинкту, делает ее консервативною после первых успехов народа. Буржуазия отдает неорганизованные массы в жертву старым усмирителям и тем сразу доставляет торжество контрреволюции. И это не только капиталистическая буржуазия, которая и в 1789 – 1793 г.г. не играла революционной роли, но и «демократическая» интеллигенция. Она не осмеливается выступить во главе рабочих масс вопреки настроению и воле имущей буржуазии, с которой она связана всеми условиями своего существования. Только в Вене студенчество, наиболее независимая и чуткая часть интеллигенции, проявляет готовность взять на себя руководство революцией. Венское студенчество опирается на массы, в особенности на предместья; в его руках – большая сила. Но оно молодо, неопытно и, сверх того, боится все же порвать со старшим поколением (профессорами, адвокатами, журналистами) и оказаться в одиночестве. Под влиянием справа студенчество после победы венских восстаний проявляет нерешительность и колебания, проповедует рабочим порядок и спокойствие, вместо того, чтобы организовать, вооружать и вести их вперед. Вена становится жертвой победоносной реакции.

В России классовые противоречия внутри буржуазной нации гораздо глубже не только, чем во Франции конца XVIII в., но и чем в Пруссии или Австрии середины XIX в. Капиталистическое развитие зашло гораздо дальше, крупная индустрия создала громадные центры. Это порождает несравненно более резкую политическую дифференциацию. Французская буржуазия руководила революцией и олицетворяла нацию. Прусская и австрийская буржуазия уже не осмелилась представлять нацию; она представляла свой классовый эгоизм. Единственной буржуазной группой, которой удалось до известной степени сосредоточить на себе революционные ожидания масс, было, как мы сказали, венское студенчество. В России ни одна из фракций буржуазии не руководит революцией. Наиболее независимая и самоотверженная часть интеллигенции, студенчество, оказалась во главе событий лишь во время первых революционных выступлений 1899 – 1901 г.г. Но со времени ростовской стачки 1902 г. и особенно после 9 января 1905 г. руководящая роль перешла к рабочим. Если в октябрьском восстании в Харькове центром действий был университет, то в декабре генеральной квартирой революции является завод Гельфериха-Саде.

Старые революции не знали ничего подобного нынешним огромным промышленным центрам с этими пролетарскими массами, собранными на колоссальных заводах и фабриках. Железная дорога и телеграф, придающие такое могучее единство революционным выступлениям, не были известны старым революциям.

Более высокой социальной природе российского пролетариата соответствует несравненно более высокий политический уровень. Наш пролетариат, как небо от земли, отличается не только от парижских подмастерьев эпохи Марата,[295] но и рабочих Берлина и Вены 48 г. Верхний слой рабочих прошел сквозь школу серьезной социалистической пропаганды; весь пролетариат имеет крепкие навыки солидарных действий, приобретенные в испытаниях стачечной и уличной борьбы, обладает выдающейся энергией и чувством политической чести, которые ставят его вровень с его европейскими собратьями. В революции недели идут за годы, и это прежде всего сказывается в деле политического воспитания рабочих масс. Октябрьская стачка, поразившая весь мир, тем решительнее свидетельствует о замечательных боевых силах и качествах русского пролетариата, чем несовершеннее была техника его организаций.