Пейтон-Плейс - Грейс Металиус

— Расскажи мне об этом, — сказал Майк, но не дотронулся до нее. Не дотронулся и тогда, когда Констанс не выдержала и заплакала.

— Нечего рассказывать, — сказала она. — Я никогда в жизни не была замужем. Вот и все. Эллисон — незаконнорожденный ребенок, и с самого ее рождения я делала все, чтобы скрыть это. Когда она родилась, мы с мамой исправили ее свидетельство о рождении, так чтобы никто никогда не догадался. Эллисон на целый год старше, чем думает. Я делала все, чтобы защитить ее, но у нее нет отца, и тут я ничего не могу изменить.

— Благородные слова о защите своего ребенка — полная туфта, — грубо сказал Майк. — Ты защищала себя, а не ее. Что касается фактов, — должна ли ты была обрушивать на нее правду так, как ты это сделала, а? В свое время я сталкивался с жестокостью, Констанс. Я видел немало. Но я никогда не видел ничего такого, что можно было бы сравнить с тем, что ты сделала с Эллисон сегодня вечером.

— Черт возьми, а что я по-твоему должна была делать? — воскликнула Констанс, понимая, что говорит как сварливая старуха, но не в силах остановиться. — Что, черт возьми, я должна с ней делать? Разрешать ей бегать в лес с каждым парнем, с которым она встречается? Это я должна делать? Тогда я стала бы единственной матерью в мире, которая согласна с твоими теориями о сексе для детей.

— Но ты ведь не знаешь, занимались ли Эллисон и Норман чем-то, что не вызывает твоего одобрения, — холодно сказал Майк.

— Да, черт возьми, я знаю! Она копия своего отца. Чем больше я смотрю на нее, тем больше вижу в ней Эллисона Маккензи. Секс. Это все, о чем он думал, и его дочь тоже. Мне даже не надо внимательно присматриваться к ней, чтобы увидеть в ней ее отца.

— Это не Эллисона Маккензи ты видишь в своей дочери, — сказал Майк. — Это ты, и это тебя пугает. Ты боишься, что с ней случится то же, что и с тобой, и она останется одна с ребенком на руках. Об этом ты думала, когда сегодня вечером увидела Эллисон и Нормана. И тебе даже не пришло в голову, что, возможно, она не такая, как ты.

— Это неправда! — кричала Констанс. — В этом возрасте я не была такая, как Эллисон. Я бы никогда не пошла с парнем в лес заниматься тем, чем занималась Эллисон.

— Откуда ты знаешь, чем занималась Эллисон? Ты даже не дала ей возможности сказать хоть слово, а сразу начала работать своим ядовитым языком.

— Говорю тебе, я просто знаю и все!

— По собственному опыту? — спросил Майк.

— О, как я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!

— Нет, — сказал Майк, — ты ненавидишь не меня, ты ненавидишь правду. Разница между нами, Констанс, в том, что я принимаю правду, какой бы она ни была. Но что я ненавижу, так это ложь.

Он завел машину и, не сказав больше ни слова, поехал к ее дому на Буковой улице, и Констанс знала, что она его потеряла.

— Как ты мог говорить, что любишь меня? — сказала она, выходя из машины. — Как ты мог любить меня, а потом говорить так, как сегодня вечером?

— Я не сказал, что стал любить тебя меньше, Констанс, — устало сказал Майк. — Я только сказал, что ненавижу ложь. Я два года хотел, чтобы ты вышла за меня замуж, потому что я любил тебя. Я и сейчас хочу, чтобы ты вышла за меня, потому что я тебя люблю, но я не могу видеть, как ты лжешь каждый раз, когда не можешь посмотреть правде в глаза.

— А ты, наверное, никогда не врал, — по-детски сказала Констанс.

— Очень редко, — сказал он, — когда правда могла причинить больше вреда, чем пользы, и редко заходил так далеко, чтобы врать самому себе. Более того, Констанс, я никогда не лгал тебе. Между мужчиной и женщиной не может быть ни доверия, ни уверенности друг в друге, если нет правды.

— Хорошо, — разозлившись, сказала Констанс. — Если ты хочешь правду, пошли в дом, и ты получишь ее. Всю до последней капли. Пошли.

Майк прошел за ней в дом. Констанс вошла в гостиную, он закрыл входную дверь и дверь в холл, задернул все шторы, а Констанс, как каменная, сидела на диване и наблюдала за ним.

— Хочешь выпить? — робко спросила она, — вся злость неожиданно куда-то исчезла.

— Нет, — ответил он и встал, облокотившись на дверь, ведущую в холл. — И ты тоже. Давай закончим с этим. Начинай с самого начала и, ради Бога, попробуй быть искренней, хотя бы когда нас двое.

Стоя возле дверей в ожидании, когда она заговорит, он напоминал тюремщика, лицо его стало жестким и суровым, — таким Констанс его никогда не видела. Он не смягчился, и когда она начала перечислять факты своей жизни. Несколько раз он отходил от двери прикурить сигарету, но ни разу не предложил ей закурить, и несколько раз, голосом, который она не узнавала, Майк прерывал ее рассказ, когда она теряла концы своей истории.

— Это ложь, — как-то сказал он, и Констанс, пойманная в собственные сети, начала рассказ заново.

— О чем ты умалчиваешь? — спрашивал он, и Констанс выкладывала о себе все, в чем всегда считала стыдным признаться.

— Расскажи этот кусок еще раз, — сказал он, — посмотрим, получится ли у тебя дважды рассказать его одинаково.

Эту ночь Констанс запомнила на всю жизнь. Когда все кончилось, Майк, бледный и измученный, прислонился к двери.

— Это все? — спросил он.

— Да, — ответила она, и он поверил ей.

И только гораздо позже Констанс осознала до конца, что сделал для нее Майк. В следующие недели она превратилась в другого человека: она свободно шла но улице и впервые ничего не боялась. Больше у нее никогда не возникало необходимости искать убежища во лжи и притворстве, и, только когда она наконец это осознала, Констанс поняла, что имел в виду Майк, когда говорил о мертвом грузе раковины, который она всегда таскала на себе. Но в эту ночь она еще этого не понимала. Не было ничего, кроме огромного желания и голода, которые заставили ее впервые в жизни протянуть вперед руки.

— Пожалуйста, — прошептала она, и не успел он шагнуть ей навстречу, Констанс кинулась к нему. — Пожалуйста, — плакала она, — пожалуйста. Пожалуйста.

Майк обнял ее, его губы прижимались к ее щекам, глазам, шее. Констанс плакала, а он шептал:

— Дорогая, дорогая, дорогая.

Он растирал ей спину между лопаток, пока она не успокоилась. Потом он сел, не отпуская ее, и стал убаюкивать в своих объятиях. Констанс прижалась лицом к его плечу, согретая своим желанием отдавать, отдавать, отдавать. Она нежно провела кончиками пальцев по его щеке и прошептала:

— Я не знала, что так может быть, — так легко и не страшно.

— Может быть еще и по-другому, даже смешно.

Она, тихонько покусывая, целовала его, и скоро они уже сами не могли различить слов, которые говорили друг другу.

Впервые за время их отношений она сама разделась перед ним и с радостью давала ему смотреть на себя. Она не лежала тихо в его объятиях.