Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

чемпионом Москвы по боксу. Об этом сообщил нам один из приятелей его сыновей, обнаружив в старой газете, в репортаже о соревнованиях московских боксеров, имя Николая Коновалова. Другим любимым местом Николая Васильевича была скамейка на бугре у нашего финского дома, откуда в те годы открывался красивый вид на Целеевскую гору, долину реки Икши и видимую вдалеке деревню Шуколово с одиноко возвышающейся полуразрушенной колокольней старой церкви. Уже давно нет ни этой скамейки, ни этого вида. Его закрыли сильно разросшиеся за прошедшие годы деревья. Рядом с Николаем Васильевичем обычно сидел обожавший его спаниель Топка, черный, с небольшой проседью песик с длинными ушами. Если Топка начинал лаять, Николай Васильевич громко говорил: «Дать ему!» – и тот сразу же замолкал.

Николай Васильевич был умнейшим человеком, знал несколько иностранных языков, в том числе древнегреческий и латинский. В юности, кроме медицинского факультета Московского университета, он окончил философское отделение филологического факультета. Когда мы разговаривали, у меня создавалось ощущение, что он видит меня насквозь и заранее знает все, что я хочу сказать. Такое же впечатление было и у моей жены Ларисы, которая, по ее словам, чувствовала себя под взглядом Николая Васильевича как под рентгеном.

Много позже, став студентом медицинского института и приступив к изучению неврологии, я услышал о так называемой гепатоцеребральной дистрофии, тяжелом заболевании нервной системы, сочетающемся с поражением печени. Николай Васильевич опубликовал капитальный труд, посвященный этой болезни, которую теперь называют и его именем – болезнь Вестфаля-Вильсона-Коновалова. Кроме того, он написал шесть монографий по различным проблемам неврологии. Его сын Саша, еще будучи студентом, как-то показал мне рукопись одной из его книг. Николай Васильевич писал чернилами в толстой «амбарной» тетради, мелким, но разборчивым почерком, совершенно без исправлений и помарок. Такие четкие формулировки рождались в его голове, что эти рукописи, почти не редактируя, он сразу же отдавал на машинку. Николая Васильевича справедливо считают одним из самых выдающихся невропатологов нашего времени. Он действительно был профессионалом высшей марки, хотя не мне судить об этом: я не имел счастья видеть его в клинике. Приведу лишь один эпизод из его клинической практики, правда психологически, наверное, один их самых сложных. Будучи много лет директором головного неврологического института и главным невропатологом 4-го Главного управления Минздрава СССР (врачи старшего поколения хорошо знают, что это такое), Николай Васильевич руководил консилиумом врачей по поводу смертельного заболевания Сталина и подписывал его эпикриз, который полностью совпал с результатами вскрытия, проведенного академиком Абрикосовым. После такого нервного напряжения можно было поседеть, чего, к счастью, с ним не случилось.

Кроме медицины, Николай Васильевич прекрасно разбирался в живописи и литературе. У него была исключительная по полноте библиотека, причем не только в Москве, но и на даче. В его комнате на втором этаже большого дома все стены были заставлены полками с книгами, в том числе и весьма редкими, стоявшими в два ряда. Все эти книги были им прочитаны, и не по одному разу. Даже памятник на его могиле на Новодевичьем кладбище имеет форму раскрытой книги. К сожалению, после смерти Николая Васильевича работавший у Коноваловых на даче в качестве сторожа молодой вороватый парень исподтишка продал значительную часть этой уникальной библиотеки.

Жена Коновалова, милейшая Екатерина Степановна была центром притяжения всех соседей и знакомых. Ее вряд ли можно было назвать идеальной хозяйкой, но широкая гостеприимность и невероятная доброта привлекали к ней и молодежь, и людей старшего поколения. Когда кто-нибудь из знакомых приходил к ним в дом, ее лицо озарялось искренней радостью. По профессии она была врачом-невропатологом и одно время работала вместе со своим мужем, потом стала инфекционистом. Екатерина Степановна была дочерью хорошо известного в свое время в Москве хирурга Степана Павловича Галицкого, главного врача Сокольнической больницы, во времена моей молодости известной под именем Красносоветской туберкулезной больницы. Там в служебной квартире семья Коноваловых жила до переезда в новый академический дом № 57/65 по Новослободской улице, в двух кварталах от Савеловского вокзала. Младшая сестра Екатерины Степановны, Елена Степановна, известная среди деденевской молодежи как «тетя Леля», была репрессирована вместе со своим мужем, погибшим в заключении, отсидела несколько лет в лагере, а после войны была выпущена на свободу. В молодости сестры Галицкие были потрясающе красивы. Я сужу об этом по сохранившимся в семье Коноваловых фотографиям и по великолепной картине, висящей в их московской квартире. На ней изображены они обе рядом, очень молодые и очень разные, как выросшие на одном поле ромашка и василек. Катюша – русоволосая, с открытым приветливым лицом, ясными голубыми глазами и восхитительной улыбкой. Леля – темноволосая шатенка, смуглая, с темными, глубокими глазами, внешне более строгая, чем ее сестра, и как бы погруженная в себя. Я встретил их обеих уже в пожилом возрасте, проживших непростую жизнь, оставившую на их лицах свой отпечаток, особенно у Елены Степановны. Но и в старости они были прекрасны своей приветливостью и добрым отношением к окружающим их людям.

Главным событием для нашей молодежной компании было появление братьев Коноваловых, Саши и Юры, столь же различных внешне, как их мать и тетя. Саша, ученик десятого класса, готовился к поступлению в медицинский институт, – невысокий, крепкий, серьезный молодой человек с длинной, волнистой темно-русой шевелюрой и рельефной мускулатурой. Он был похож на Николая Васильевича, немного смягченного чертами Екатерины Степановны. Несмотря на правильные черты лица, прямой нос, резко очерченный рот, Сашу в ранней молодости нельзя было назвать красавцем, но улыбка у него была замечательная. Когда он улыбался, как будто загорались лампочки в его темных глазах, которые, как и белые красивые зубы, служили праздничным украшением его обычно довольно мрачного лица. С самой юности Саша любил «каламбурить» и часто в ответ на какое-нибудь слово немного изменял его, придавая ему совершенно другое значение. Саша хорошо играл в волейбол и сразу занял важное место не только на площадке у Никитюков, но и в поселковом доме отдыха инвалидов войны, куда ходил играть в более серьезной мужской компании. Отмечу, что жившие там инвалиды в волейбол не играли, а сидели на зрительских скамейках, а игроки, как и Саша, приходили из поселка Деденево. Саша был фанатическим солнцепоклонником и с утра до вечера ходил в одних коротких трусах, босиком или в шлепках на босу ногу, проводя пол-дня на берегу канала, загорая уже в начале лета до темно-коричневого цвета. Загар ему очень шел и делал его мускулистую фигуру еще более впечатляющей. Там, на берегу, он готовился к экзаменам в институт, куда успешно поступил на второй год жизни в