Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

деле были редкостью, они все равно в основном являлись вполне «обычными», среднестатистическими голландцами.

Мемориальный музей Холокоста Соединенных Штатов определяет Холокост как «систематические, спонсируемые государством преследования и убийства», то есть не только как мероприятия по «окончательному решению еврейского вопроса» или по успешному завершению нацистского проекта по уничтожения евреев. Уничтожение еврейского сообщества Европы началось еще в 1933 году с назначением Гитлера канцлером Германии и приходом к власти нацистской партии. Оно продолжалось двенадцать лет и включало в себя целый ряд антисемитских акций, начиная с определения иудейства как «расы».

Холокост не ограничивался «изнурительным трудом с целью уничтожения». Широко практиковалось также преднамеренное ограничение или полное лишение евреев пищи, их подвергали холоду и пыткам, над ними проводили медицинские эксперименты, они страдали от инфекционных болезней и множества других фатальных последствий лагерной системы. Холокост был процессом принудительной деградации личности и лишения евреев всего, что обычно принадлежит нормальным людям, начиная с утраты гражданства и завершая изоляцией от остального общества. В общий перечень антисемитских акций входило обязательное обозначение принадлежности к еврейской общине посредством «Звезды Давида» на одежде (действие, похожее на клеймение скота), всяческие притеснения, запугивания и унижения, которые оставили глубокие психологические шрамы у тех, кто смог физически выжить. «Сторонние наблюдатели» в Нидерландах были свидетелями многих из этих стадий уничтожения евреев своими собственными глазами. О других стадиях (возможно, за исключением лишь массового убийства по прибытии в лагеря смерти) они могли узнать разными другими способами.

«Хотя никто не мог представить себе газовые камеры и печи в конце этого процесса, – писала историк Нанда ван дер Зее, – ни один здравомыслящий человек» не смог бы согласиться с тем, что «почти ежедневные депортации младенцев и стариков, инвалидов и душевнобольных прямо у него глазах не должны были бы вызвать у него весьма серьезных вопросов, тем более когда немцы называли это частью Arbeitseinsatz, принудительной программы замещения рабочей силы»{312}.

На самом деле вопрос заключается не в том, что именно голландцы знали, а, как Рудольф Деккер, вероятно, лучше всего сформулировал это в своем интервью, в том, «что нужно узнать, что знать об этом?».[352]

Утверждение о том, что кто-то «не знал», как красноречиво указала Мэри Фулбрук в своей книге «Расплата: Наследие нацистских преследований и стремление к справедливости», использовалось многими из тех, кто, безусловно, мог бы «знать», – например, учительницей Марианной Б. в Освенциме.

«Предположение, стоящее за утверждением о том, что он «ничего не знал об этом», основано на искажении действительности, которое вызывает чувство опасения, – указывала в своей книге Мэри Фулбрук. – «Это», о котором якобы ничего не было известно, фактически сводится лишь к газовым камерам на Востоке. Однако явная бесчеловечная сущность нацистского режима была видна повсюду… Она была очевидна любому, кто хотел это увидеть»{313}.

Глава 25

«Империи фрицев пришел конец»

Ноябрь 1944 года – март 1945 года

Инге Янсен, вдова, Амстердам

Среда, 22 ноября 1944 года

Вчера я ходила к миссис Гирлинг на Зюйдер-Амстеллаан, 45[353]. У нее было видение, что мне вскоре предстоит работать в госпитале, помогая раненым. Она видела, что мне это будет доставлять огромное удовлетворение и что я буду чувствовать себя там как дома. Она также видела в моем будущем еще один брак, который будет для меня весьма успешным. Вместе с тем она определила, что я не останусь в Амстердаме. У нее также было видение о моем финансовом положении. Похоже, я получу немного денег, на которые я рассчитываю. Мне в этой связи кажется весьма примечательным, что сегодня я получила письмо от профессора Снайдера, который посоветовал мне связаться с его представителем. Он сообщил, что мог бы выступить в качестве посредника, чтобы я заняла должность руководителя голландским персоналом в госпитале люфтваффе. Мне удалось немного поспать, но только где-то до 4 часов утра, потому что я была сильно взволнована.

Четверг, 23 ноября 1944 года

Что весьма примечательно, так это то, что несколько ночей назад я сидела с мамой[354] и она сказала мне, что в моей жизни наступил поворотный момент, что скоро у меня начнется новая жизнь. А еще в ночь после «Безумного вторника»[355] я увидела папу[356], который сказал мне, немного посмеявшись: «Но ты не можешь здесь оставаться!» – потому что знал о моем возмущении в связи с тем, что так много людей уезжает отсюда. Странно все это.

Суббота, 25 ноября 1944 года

Мама сказала мне[357], что в моей жизни наступил поворотный момент, что у меня появится что-то новое в моей жизни и что в мою жизнь войдет мужчина. Я регулярно вижусь с ней, и она непреклонна в этом утверждении относительно моего будущего.

Воскресенье, 26 ноября 1944 года

Я приготовила еду пораньше, тщательно поухаживала за своей внешностью и за руками, села спокойно почитать, а затем в половине второго дня внезапно прямо над нами завязался воздушный бой. Самолеты летали очень низко, прямо над головой. Много бомбили, я слышала, как бомбы свистели, когда они летели на землю.

Позже мне показалось, что наш дом на Хандельстраат охватил огонь. А дом семьи ван Аммер полностью сгорел. Миссис Книрим сильно пострадала от того, что прорвалась вода, это очень печально. Улица Эвтерпестраат[358] была вся охвачена пламенем, вероятно, потому, что там находится здание СД, но оно само как раз не так сильно пострадало.

Мейер Эммерик, огранщик алмазов, Эйндховен

Понедельник, 27 ноября 1944 года

Прошлой ночью я замечательно поспал, в отличной постели, но это и все, что я могу сказать об этом месте. Там невозможно достать никакой еды, и там нечего купить, даже какого-нибудь горячего напитка, только бокал пива. Сегодня утром я вышел пораньше, чтобы попытаться оформить документы для поездки в Бельгию и получить несколько продовольственных талонов.

Поехать в Бельгию очень сложно. Разрешение на такую поездку дадут только в том случае, если это «в национальных интересах» или же в военных целях, но я до самого полудня настаивал на своем. Приложив немало усилий, мне удалось получить разрешение на въезд в Бельгию на 14 дней, но попасть туда будет проблематично, потому что проезд разрешен только на машине, а мне не разрешено брать машину напрокат. Таким образом, теперь я должен подождать, пока кто-нибудь не отправится в Антверпен по поручению правительства, но мне так или иначе придется согласиться на такой вариант. Сейчас я готовлюсь к отъезду в эту пятницу, 1 декабря, в 8 часов утра. Я заказал машину, чтобы доехать до Хасселта[359], а оттуда я должен буду продолжить путь на поезде до Антверпена. Мне остается надеяться, что все пойдет по плану.

Пятница, 1 декабря 1944 года

После практически бессонной ночи я поднялся очень рано, чтобы успеть вовремя попасть сегодня утром в назначенное место, откуда меня должны были отвезти в Хасселт в Бельгии. Когда я добрался туда, машины там не оказалось, а после того, как она наконец появилась, мне пришлось ждать до 11 утра, прежде чем она отправилась в путь, хотя она приехала в 7:30 утра. Это был грузовик, который перевозил пустые коробки, поэтому я поехал в Хасселт в открытом кузове, сидя на паре коробок. Мне очень повезло, что не было дождя, но я все же оцепенел от холода к тому времени, когда добрался до места около 2:30 пополудни. Я узнал, что могу сесть на поезд прямо до Антверпена в 3:30 пополудни, и если бы я тогда только знал, что в дальнейшем случится со мной в этот день, я бы сразу развернулся и вернулся в Эйндховен.

Когда я покупал свой билет на поезд, мне сказали, что я смогу добраться до Антверпена через Брюссель. На вопрос, во сколько я прибуду в Антверпен, они ответили: в 8 часов вечера. Во время поездки мне стало ясно, почему она должна была занять так много времени. В Эйндховене меня уже предупреждали, что Антверпен интенсивно обстреливается посредством «Фау-1»[360].

Пока я ехал в поезде, я услышал так много историй о «Фау-1» и «Фау-2», что у меня волосы встали дыбом. Во время этой войны я никогда не испытывал страха,