Впусти меня - Линдквист Йон Айвиде

Наверняка настучит. Ну и фиг с ним. Все это уже не имело значения.

Голуби взмыли в воздух, захлопав серыми крыльями, когда он пулей пронесся по центральной площади Веллингбю. Какая-то женщина с коляской поморщилась – надо же, никакого уважения к птицам. Но он спешил, и все, что отделяло его от цели, казалось лишь антуражем, препятствием, стоящим на пути.

Он остановился напротив магазина игрушек, заглянул в витрину. На фоне приторно-сладкого пейзажа выстроились миниатюрные тролли. Он из такого давно вырос. Дома в коробке лежали фигурки солдатиков, в которых он играл, когда был маленький.

Много лет назад.

Когда он открыл дверь в магазин, раздалось электронное треньканье дверного колокольчика. Он прошел по тесным рядам, забитым пластмассовыми куклами, пехотинцами и коробками с моделями самолетов. Возле кассы стояли упаковки с формами для оловянных солдатиков. Олово нужно было просить на кассе.

То, что он искал, оказалось на самом прилавке. Да, копий на прилавках с куклами было хоть завались, но оригиналы с логотипом Рубика держали здесь. Они стоили аж девяносто восемь крон штука.

Низкий полный продавец стоял за кассой с улыбкой, которую он назвал бы «угодливой», если бы знал это слово.

– Так, и что же мы ищем? Могу я чем-нибудь помочь?

Оскар знал, что кубик Рубика хранится на прилавке, и заранее придумал план.

– Да. Мне нужны краски для оловянных солдатиков.

– Пожалуйста!

Продавец указал рукой на ряд крошечных баночек с краской, расставленных на полке за его спиной. Оскар чуть наклонился вперед, положив руку на край прилавка рядом с кубиками, придерживая большим пальцем открытую сумку у самой стойки. Он сделал вид, что разглядывает краски.

– А золотая у вас есть?

– Конечно!

Стоило продавцу отвернуться, как Оскар схватил кубик, кинул его в сумку и тут же вернул руку на прежнее место. Продавец снова подошел, поставив перед ним две баночки. Сердце Оскара колотилось что есть силы, окрашивая щеки и уши в красный цвет.

– Матовую или перламутровую?

Продавец посмотрел на Оскара, которому казалось, что все его лицо превратилось в мигающее табло, большими буквами гласившее: «Я – вор!»

Чтобы скрыть румянец, он склонился над баночками и ответил:

– Наверное, перламутровую…

У него было двадцать крон. Краска стоила девятнадцать. Продавец упаковал ее в пакетик, и Оскар запихнул его в карман, чтобы не открывать сумку.

Выйдя на улицу, он испытал знакомый прилив восторга, только сильнее, чем обычно, и зашагал прочь от магазина, как отпущенный на свободу раб, только что скинувший оковы. Он не удержался и, добежав до парковки, спрятался за машинами, осторожно открыл упаковку и вытащил кубик.

Тот был гораздо тяжелее, чем его копия. Стороны прокручивались легко, как на подшипниках. Может, это и были подшипники? В любом случае разбирать его он не собирался, чтобы не дай бог не сломать.

Пустая упаковка теперь казалась всего лишь дурацким куском пластика, и по пути со стоянки он выкинул ее в урну. Без нее было лучше. Он положил кубик в карман, поглаживая его пальцами, чувствуя его приятную тяжесть. Это был отличный подарок, хороший прощальный жест.

Оказавшись в метро, он остановился.

А вдруг Эли решит, что я…

Действительно: даря подарок, Оскар как бы соглашался с его отъездом. Вот тебе подарок, и пока! Но это же не так! Ему совершенно не хотелось…

Взгляд его пробежал по вестибюлю и остановился на ближайшем киоске. Стойка с газетами. «Экспрессен». С первой страницы на него смотрела огромная фотография мужика, выдававшего себя за отца Эли.

Оскар подошел и пролистал газету. Целых пять страниц было посвящено поискам в лесу Юдарн. Серийный убийца, прошлые преступления. А затем еще целая страница с его фотографией. Хокан Бенгтссон. Карлстад. На протяжении восьми месяцев место жительства неизвестно. Полиция призывает жителей города проявить бдительность. Если кто-то заметит…

Тревога снова острым шипом пронзила грудь.

Если кто-нибудь видел его или знает, где он живет…

Тетка в киоске высунулась из окошка:

– Ну, покупаешь или как?

Оскар покачал головой и бросил газету на место. Потом побежал. Уже на перроне он вспомнил, что даже не показал билет дежурному. Он притаптывал на месте от нетерпения, посасывая костяшки пальцев, на глазах выступили слезы.

Поезд, миленький, ну давай скорее…

Лакке полулежал на диване и, прищурившись, смотрел на балкон, где Морган безуспешно пытался приманить снегиря, примостившегося на соседних перилах. В какой-то момент голова его перекрыла предзакатное солнце и над волосами вспыхнул нимб света.

– Тихо, тихо, не бойся.

Ларри сидел в кресле перед телевизором и смотрел урок испанского. Неестественные персонажи, разыгрывавшие заученные сценки, двигались в кадре, обмениваясь репликами вроде: «Yo tengo un bolso». – «Que hay en el bolso?»[38]

Морган наклонил голову, так что луч солнца ослепил Лакке, и он прищурился, в то время как Ларри пробормотал, вторя телевизору: «Ке хай эн эль болса».

В квартире пахло застарелым сигаретным дымом и пылью. Пузырь был распит, пустая бутылка стояла на столе рядом с переполненной пепельницей. Лакке уставился на поверхность стола со следами бычков – они плавали у него перед глазами, как неторопливые жуки.

«Уна камиса и панталонис»[39].

Ларри тихонько хмыкнул:

– «…Панталонис».

Они ему не поверили. Вернее, поверили, но отказывались интерпретировать происшедшее согласно с его версией. «Спонтанное самовозгорание», – заявил Ларри, а Морган попросил его произнести это по слогам.

Спонтанное самовозгорание имеет ровно такое же научное подтверждение, что и вампиры. То есть никакого.

Но, понятное дело, проще было выбрать заведомо бредовое объяснение, требующее минимум вмешательства. Помогать ему они не собирались.

Морган с серьезным видом выслушал рассказ Лакке обо всем, что произошло в больнице, но, когда речь зашла о том, чтобы уничтожить источник заразы, сказал:

– Так ты что, хочешь, чтобы мы стали охотниками на вампиров? Ты, я и Ларри? Заточили б колья и… Не, ты меня, конечно, извини, но я как-то не того…

Первая реакция Лакке при виде их недоверчивых отстраненных лиц —

Виржиния бы мне поверила.

И боль снова выпустила когти. Он-то ей не поверил, вот она и… Он бы куда охотнее отсидел срок за эвтаназию, чем теперь жить всю жизнь с этим зрелищем, выжженным на его сетчатке:

Тело ее извивается в постели, кожа чернеет, дымится. Больничная рубаха задирается, обнажая лобок. Скрежет стальных пружин, когда бедра выгибаются, подпрыгивают на кровати в безумном соитии с невидимым любовником, пока пламя пожирает ее ляжки, и она кричит, кричит… Вонь паленых волос, жженой кожи наполняет комнату, ее полные ужаса глаза встречаются с моими и через мгновение раскаляются, белеют и лопаются…

Лакке выпил больше половины содержимого бутылки. Морган и Ларри возражать не стали.

«…Панталонис».

Лакке попытался встать с дивана. Затылок налился тяжестью. Он оперся о стол, поднялся. Ларри тоже встал, чтобы ему помочь.

– Черт, Лакке, ты бы хоть поспал.

– Не, пойду домой.

– И что тебе делать дома?

– Да так, есть одно дело.

– Только не говори, что оно имеет отношение ко всей этой истории.

– Нет-нет.

Морган вернулся с балкона, пока Лакке ковылял к выходу.

– Слышь? Куда это ты намылился?

– Домой.

– Я тебя провожу.

Лакке обернулся, с трудом пытаясь удержать равновесие и хоть немного протрезветь. Морган подошел к нему, распахнув руки, словно готовый в любую минуту его подхватить. Лакке покачал головой и похлопал Моргана по плечу: