Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Он был хитроумнее Орлиных дверей в Обеденном зале. Я заинтересованно следила, как поворачивается более маленькое солнце, отпуская свои лучи, и, сделав круг, иссекается на две оранжевые половины, как апельсин. Вот я вхожу в просторный зал с каменными колоннами и витражным окуляром на потолке. В пределах падающего света поставлены ложа. Когда зашла — хитрые двери объединяются с усталым надтреснутым шорканьем.

Я насчитала семь ложей по количеству цветов радуги. Меня подвели к синему — тому, что смотрело на две лестницы, это был единственный путь за вычетом главного входа, и я предположила, что потом поведут на одну из них.

Переговорив с Тисмерунном, Шъял дал распоряжения:

— За круг не уходить. Кровать не покидать. Ждать, пока не прийти сопроводитель. Ясно?

— Да, — сказала я.

— Точно? — спросил Тисмерунн.

— Не ясно зачем.

— Солнышко, давай подсоблю. — Попросив подержать лютню, трубадур помог мне снять шубку. «Не знаю, о чём ты думаешь, но этой любезностью я уже сыта», думала я. Инструмент был тяжёлым, и я предпочла поскорее его вернуть. Осталась в длинной рубашечке, стянутой на талии. — Чтобы не было жарко!

— Сколько это займёт времени? — спросила я.

— Не больше часа.

— А как узнаю, что прошёл час?

— Никак. Солнечные часы в Вольмере считаются кощунством, поэтому учись воспринимать течение времени интуицией. Пока ты здесь лежишь, мы объявим дерру Ѯрехдовору, что его невеста прибыла.

Я легла. Что значит воспринимать время интуицией? Не могут же они жить без отсчёта суток, астрономии и календаря.

— А вы, ерхорунна[2], чего ждете?

На красном ложе возлежала какая-то женщина. Она была жилистой, худосочной, как прутик, но выше меня на две головы, с очень длинными пепельными волосами и желтоватой кожей. На вопрос Тисмерунна она повернулась, и вдруг я ахнула от удивления. Железная маска наполовину укрывала её лицо.

— Того же, что и она, — сказала гостья скрипучим и к тому же сонным голосом. — Мне поручено попасть к дерру Ѯрехдовору.

— Кто вас послать? — вмешался Толстый Шъял.

— Формовщик, — ответила она. И добавила что-то на языке вольмержцев. Шъял вытаращил глазки. Приосанился.

— Встреча не заставить вас ждать. — Развернулся на носках и вместе с Тисмерунном они пошли наверх. Остальные варвары спускались вниз.

Я и таинственная незнакомка остались вдвоём.

— Тебя зовут Меланта, верно ли? — спросила вскоре она, приподнявшись на локтях. Её искусственный глаз мерцал. Её настоящий глаз с белой радужкой, как у Ёнко, был прищурен.

— Вы из Амфиктионии?

— Я не принадлежу ни одному государству.

— Это же не значит, что у вас нет дома, — смутилась я.

— Дом у меня есть.

— Так откуда вы? — Неприлично было допрашивать незнакомых людей, но и сдерживаться трудно. «Вдруг эта странная женщина в курсе, что сейчас в Аргелайне?» — Вы так хорошо говорите на эфиллике.

— Меня произвели в Нарт-Юно. Это… далеко. Что касается эфиллики, я идеально говорю на пяти языках и хуже на трёх. — Её губа растянулась в неполной улыбке. — Ты мне не веришь?

— Не бывает так. Чтоб идеально.

— Но я умею и то, что не снилось сенехаристам твоей Амфиктионии. За эти способности я заплатила дорогую цену, — она провела рукой по щеке. — Но оно стоило того.

Тайком изучая её, я открыла, что маска эта вовсе не была маской в строгом смысле слова, а естественной частью лица, вросшей в кожу, словно ноготь в палец.

— Можно спросить… это как-то связано с вашим, ну, лицом?

— Когда-нибудь ты поймёшь.

Я и не спорила.

— Как вас зовут?

— Эшрани, — охотно отозвалась та.

— Вот как… Эшрани… — Я смаковала имя на языке, извлекая вкус чего-то восточного и незнакомого. Никто из эфиланских граждан, мне попадавшихся, не носил таких имён.

— Ты — сирт?

— Сколько глупых вопросов!

— Прости…

— Нечего отводить глазки! Жизнь строится на вопросах, а умение задавать правильные вопросы, как говорит Формовщик, и есть подлинный сенехар. — Я поморщилась от заумных речей. Эшрани заржала, как простушка. — Нет, я не сирт. Или не совсем. Может быть чуть-чуть. Иногда думаю, что я камень.

— Камень?..

— Или бревно, упавшее на склоне. Они вызывают камнепад, лавину. Они творят изменение, а мир дышит изменением. Ты тоже такая. У вас, Аквинтаров, великое прошлое.

— Правда, — ответила я. Серджо учил, что её предки были славными воинами, книжниками и поэтами. Но попадались и тираны. Так тянулось восемьсот лет.

— И приготовлено великое будущее.

Каких-то два дня назад мне легче было бы в это поверить.

— Ужасное будущее, — сказала я и погладила обложку книги про Лилию Аквинтар. Приятная частичка дома. — Если я не вернусь, кто займёт трон? А я не вернусь. Опекун продал меня этим дикарям, как я его ненавижу! И этот толстяк… этот извращенец… чтоб ему пусто было, чтобы… было…

Я села на колени, обвила их руками и бесшумно заплакала. Солнце нагревало волосы, как будто дядюшка Тин, обнимая, дышал на макушку.

Эшрани подложила руки под голову.

— Жаль, я не умею плакать.

_________________________________________________

[1] В словах на языке вольмержцев (Солнечное Наречие) могут быть использованы буквы расширенной кириллицы. В Наречии перед согласными буква ѯ читается как «зс», перед гласными «зси».

[2] «Ерхорунна» — «госпожа» на языке вольмержцев.

Сокамерник

ДЭЙРАН

Оживание пришло на пару с мучительной жаждой. С нечеловеческим хрипом Дэйран проглотил незадымлённый, хотя и затхлый воздух темницы. Рвотный рефлекс выплеснул наружу содержимое того немногого, что он ел у старины Тобби.

— Хионе! — позвал этериарх. Было темно, ему никто не ответил.

Его запястья ныли, стянутые кандалами. Цепи свисали с колец, и попытавшись натянуть их, чтобы проверить крепление, он зря потратил силы, это была не старая ржавая жестянка, а недавно отлитое железо. «Врагам государства только лучшее», подумал он с горькой иронией. Воин мечтал о чашке колодезной воды, но прежде всего хотел увидеть напарницу живой.

Глаза свыклись, и благодаря этому ему удалось различить очертания бездвижно лежащего тела в углу. Это, очевидно, и была Хионе — вопрос только, дышит она или уже мертва? К чьему-то дыханию прислушаться сложно, когда сам дышишь через силу, но Дэйран, логически посоображав, умозаключил, что ликторам нет резона бросать в камеру трупы, значит, она вероятно жива. Боялся он как ошибиться, так и оказаться полуправым, ведь если Хионе ранена, это лишь на йоту лучше смерти — но страх этот купировался нестерпимой жаждой.

— Мастер! — просипел он, взметнув голову.

Ему показалось, что два суровых глаза воззрились на него с потолка. Но это были круглые кольца для висячих цепей. Его разум просто бредил.

— Другого пути не было, Хионе, — промолвил он дрожащими губами, словно услышав, как она его укоряет. — Но правда твоя! Не помогло нам благословение Ореста.

«Ты не мог поступить иначе, — плеском свежей воды ответил ему внутренний голос, рождённый его помутнённым сознанием, — это был выбор, который ты сделал».

В память врезалась сцена из прошлого. Он бредёт около речки в папоротниковых вайях, и ему кажется, что в ногах извиваются змеи. «Змеи на острове тимьянов?» — диву дается. И вдруг слышит пение, не женское и не мужское, не человеческие и не птичье, оно висит над речкой, как пар горячих источников. Пленённый его красотой, Дэйран забывается. Какая-то каменюка попадает ему под обувь. Он падает, и чары песни разлетаются, будто потревоженные голуби. Возвращается прозрение: змеи ведь ползут, и он упал прямо на их дороге!

Но змей и не было. Трава обманула его, как первого человека, искавшего богов в цветных рощах. С тех пор не слышал Дэйран пения, и теперь вряд ли когда-либо услышит ещё — гнить ему в казематах до скончания дней. Теперь змеи реальны, теперь они повсюду. Скорее бы присоединиться к Медуиру на той стороне посмертной тьмы.